Книга Дездемона умрёт в понедельник - Светлана Гончаренко

— Да, дело тут нечисто! Чего ей надо от тебя, а? Жена говорит, что девочка молоденькая и красивая, как картинка. Зачем бы ты ей? И говорит, что любит?

— Говорит, — уныло подтвердил Самоваров. — Вот скажи, положа руку на сердце, можно ли ни с того ни с сего в меня безумно влюбиться?

Кульковский послушно вынул из-под одеяла пухлую руку, возложил ее на круглый, как таз, живот и вгляделся в бледно-желтое лицо Самоварова. Он долго молчал.

— Не знаю я, — наконец заявил он. — Вроде нет. Не слишком ты видный. Я, правда, давно тебя знаю, и мне ты вполне миленьким кажешься. Но скажем прямо: красотой не поражаешь. Вот лет десять назад ты вроде бы получше был… Да и то… Не очень. Нет, вряд ли из-за красоты она тебя любит. Тогда почему? Ты не бизнесмен, вообще не денежный, и это ей, судя по всему, известно?

— Конечно, — сказал Самоваров. — Сам подумай: я ее год целый не видел, даже на улице не встречал, а она вдруг прилетает и… В старое время я бы заподозрил, что она институт кончает и не желает по распределению ехать — так сейчас же никуда не распределяют! И квартира у меня неважная, однокомнатная. Санузел совмещенный… Главное, девчонка не охальная, не из тех, кто из койки в койку прыгает…

— Слушай! — просиял вдруг Кульковский. — Может она беременная от кого, и на тебя повесить хочет? Знаешь, есть ведь такие: срок зашкалило — дурака надо искать…

— Что за глупости! — возмутился Самоваров, и бледное Настино личико укоризненно нарисовалось перед ним. Все-таки пошляк Кульковский!

— Не скажи, — не согласился Вовка. — Тихони-то как раз и залетают. Бывалые дело знают! Ты лучше присмотрись, может, рыбка с икрой? Сам ведь понимаешь: раз ловят тебя, значит, дело нечисто. Не мальчик, должен соображать. Присмотрись к ней! Титьки у них делаются такие, — Кульковский показал на себе, — живот еще… Жрут селедку, огурцы соленые… Да чего я тебя учу! Не маленький!

Самоваров с брезгливой гримасой отвернулся, но мысленно исследовал Настю. Нет, и грудь у нее маленькая и нежная, и живот обнадеживающе плоский… Правда, огурец соленый из рук Яцкевича приняла, но чего только трое из тараканьей квартирки не заставили принять самого Самоварова… Нет, врешь, Кульковский!

— Смотри, не влипни, — предостерегал тем временем Вовка. — Есть еще психологический прием: наболтай ей, что деток, мол, любишь, давно завести мечтаешь, да так, что сам бы родил, кабы мог. Тут она тебя и осчастливит: ваши мечты сбываются, мой Самоварчик. А ты ее — коленом под зад! Под зад!

— Прекрати! — не вынес Самоваров, вдруг представив, как он отвешивает пинки милой, изящной Насте. — Она совершенно не такая, как те халды, к каким ты привык!

— У всех у них устройство одинаковое, — мудро изрек Кульковский. — А ты раз влюблен, как цуцик — женись, и нечего тут оскорбленную невинность изображать. Разобиделся! Сидишь, губки узелком! Как будто я ее тебе подложил… Мнительный ты, как…

— Прикуси свой паршивый язык! — воскликнул вдруг Самоваров нетвердым, непривычным к воплям голосом. (Он разом вспомнил поползновения Юрочки и Альбины). Кульковский изумленно приподнялся в подушках.

— Ты меня идиотом каким-то ославил в этом паршивом городишке! Я и сыщик наемный, я из каталажек вызволяю, как Генри Резник! Я и взятки беру! Стоит якобы мне в Нетск звякнуть, как тут все в струнку вытянутся! Зачем ты все это придумал? Зачем разнес? — бушевал Самоваров. — Вот ходи теперь всюду и сам опровергай всю эту чушь! Я заставлю тебя отвечать за свои слова!

Кульковский понял, в чем дело, и облегченно возвратил голову в подушки.

— А, ты про это! Ну, чего кричишь? Это не я. Я был нем, как рыба. Я же к постели прикован! Тебе на меня наговорили.

В Вовкиных лазурных глазах светилась младенческая лживость. Самоваров махнул рукой, встал, но из дверей погрозил пальцем:

— Только пикни еще про меня — вот этой подушкой беленькой удушу!

— Ты не Отелло, а я не Таня Пермякова, — беззаботно оскалился Кульковский. — Вопи, душитель, поосторожней, не то повесят на тебя всех собак, какие сдохли в Ушуйске за последние шестнадцать лет. Таниного-то душителя так и не нашли. И не найдут!

— Ты почем знаешь? Карнаухова ведь задержали!

— Задержали. Но за насилие над следователем. В смысле, не изнасиловал он следователя, а чуть потряс. Этот и до смерти затрясет. Горячий юноша!

— Юноша? Ты про которого это Карнаухова?

— Про какого ж еще? Один у нас юноша, вечный Ромео — Геннадий Петрович.

— И Таню — он?

— Кто знает? Болтают все, что он — больно уж Дездемону свою бывшую поколачивал. Но это давно было. И улик нет. Нет отпечатков пальцев, плевков, следов кровавых ног. Ничего! Не нашли. Может, не особенно и искали. Следователь всех уверяет, что заезжий кто-то заехал, задушил и уехал. У нас в городе таких извергов нету!

— Как это ты, в своей постели лежа, все подробности знаешь? — удивился Самоваров.

— А город у нас небольшой, и я довольно давно тут живу, — самодовольно пояснил Вовка. — Мы все свои.

— Так вот, если и дальше тут жить хочешь, — сделал Самоваров строгое лицо, — обо мне больше ни слова. Даже правды не надо, не то чтобы врак. Смотри у меня!

Он показал кулак улыбке Кульковского и вышел на улицу. На душе его лежал теперь камень — еще безымянный, просто серый, просто тяжелый, но ясно было, что не все с ним, Самоваровым, ладно, и даже убитая Таня играет тут какую-то непонятную роль, и другие ушуйские странные лица тоже. Да нет же, дело в Насте! Он что, женат на ней? Или она в самом деле этого хочет? Не может быть. Это продукт шкодливого ума Кульковского. Лена не могла такого сказать — такая умная, такая проницательная во всем житейском. Но все, что Кульковский про него врет, не вполне вранье, а скорее дико вывороченная наизнанку правда, искаженная до полной неузнаваемости. Так неужто и про Настю правда, и он уже и влюблен, и женат? Спит же он с ней — да и влюблен отчасти… Как может тип, не поражающий красотой даже Кульковского, тип, которому катит-таки к сорока, не быть отчасти влюбленным в молодую и прелестную девочку, которая так странно и неожиданно далась ему в руки? А вдруг Вовка прав, и она от кого-то беременна? Некстати тут и вспомнились всяческие сластолюбивые бородатые физиономии, виданные им прежде вокруг Насти. Нет, вздор, сальные измышления Кульковского! Отчего бы ей и не влюбиться? Любовь зла. В конце концов, он далеко не так немолод, как Геннаша, а влюбилась же в того молодая Таня! Или не влюбилась? Просто хотела ролей? Верховодить хотела в этой дурацкой труппе? Водить на веревочке самого высокочтимого жеребца, как считает Альбина? Любила, видно, водить на веревочке, даже бедного Юрочку не брезговала с ума сводить, даже Кыштымова дразнила. Вот и доигралась, как говорит Мариночка, которая так ее ненавидела. А почему ненавидела? Потому что сама хотела бы всех водить на веревочке. А не выходило. Где замешлись женщины — ничего не понять…

Рассуждая так, Самоваров добрел по свежему душистому снежку до пузатоколонного здания театра. Смеркалось, сумерки щекотали душу, хотелось себя жалеть и получать подарки судьбы. Последнее в некотором роде осуществилось: неподалеку от театрального подъезда его тронул за рукав какой-то молодой человек. В полупотемках бесстрастно улыбнулось красивое, будто напудренное лицо.