Книга Стертые времена - Владимир Гой

Это было что-то наподобие большого внутреннего двора, в котором разместилось с десяток кафе. Эхо сотен голосов ударялось о стены и улетало вверх, пугая голубей, которые без устали кружили над ним.

На мой вопрос:

– Что вы нам посоветуете попробовать из вашей люксембургской кухни? – солидный официант лет шестидесяти на секунду задумался, вскинув глаза к небу.

– Грибы с вином в сметане!

– И тогда, пожалуйста, еще по бокалу домашнего вина!

Он кивнул и убежал к другому клиенту. Через несколько минут заказ был уже на нашем столе. «Вот это скорость!» – с уважением подумал я, но потом, посмотрев по сторонам, заметил, что у большей половины посетителей стояло на столах то же самое, что и у нас.

– Лера, посмотри, работают просто как на конвейере, у них там, наверное, здоровенная кастрюля, из неё они всем и насыпают!

Но грибы оказались очень вкусными, как и домашнее вино, и мы не были разочарованы. Потом мы ещё немного прогулялись по старому городу и отправились обратно под Страсбург, где решили провести сегодняшнюю ночь.

Я долго не мог найти нужный поворот и несколько раз проезжал мимо. В конце концов я всё же выехал на правильную дорогу и подъехал к отелю. Оставив Леру в машине, я зашёл в здание. Ощущение было такое, словно меня тут ждали всю жизнь. Хозяйка мне что-то щебетала по-французски, но я ничего не понимал и просто улыбался как идиот. Потом я сходил за Лерой, и нас проводили в номер. Он напоминал мне мышеловку: три на три метра и туалет вместе с душем метр на метр, зато большая кровать, на которую можно было забраться, только протиснувшись вдоль стены.

Шкафа не было, зато были вешалки, прибитые к стене. Моему возмущению не было предела, Лера гладила меня по руке.

– Зато посмотри, какая вокруг красота, и главное, что мы тут с тобой вдвоём!

Она на меня действовала лучше любого психотерапевта, и я уже почти спокойно предложил: пойдём проверим, что это за хвалёный трёхзвёздочный ресторан.

– Пошли! – сразу согласилась она, и мы спустились на лифте вниз. Но ресторан в честь праздника первого мая не работал. «Так вот почему в гостинице были свободные места!» – догадался я. Мое первое желание было сразу уехать отсюда обратно в «Хилтон», к моему любимому завтраку. Но тут Валерия опять взяла меня за руку, и мы остались.

Мы сидели в фойе и не знали, чем заняться, как вдруг появилась хозяйка. Она несла на подносе зелёный салат, полголовки сыра, какое-то варенье, большую белую булку и бутылку красного вина. Как же мы были ей благодарны и уже ничуть не жалели, что приехали сюда. Целый вечер мы пили вино, целовались и мечтали о будущих путешествиях.

Утром меня разбудил необычайный будильник – за окном одновременно запели сотни птиц, встречая рассвет. Это было не просто пение, это был какой-то птичий крик восторга, от которого сон улетучился в один миг. Тут я наконец догадался, почему на табличке с названием отеля была изображена птичка с открытым клювом. Глупо было думать, что, закрыв окно, мы сможем избежать дальнейшего прослушивания этой какофонии – пение прорывалось прямо сквозь стекло и даже стены. Мы лежали с открытыми глазами и смотрели в потолок, ожидая, когда всё это кончится. Потом, как по сигналу, всё затихло, словно невидимый дирижёр дал знак всем замолчать. Я открыл окно и выглянул на улицу, из соседнего окна высунулся ещё один любопытный, мы посмотрели друг на друга и улыбнулись. Его волновал тот же вопрос: будет ли продолжение концерта? Я прыгнул к Лере в кровать, и мы снова заснули в полной тишине.

Когда мы спустились к завтраку, на столе стояли огромные банки с вареньем, нарезанные батоны хлеба и багеты, разные сыры, в общем, почти всё то же, что и вчера вечером, только без красного вина, хотя при желании можно было заказать и его. Я намазывал хлеб деревенским французским маслом, сверху вареньем из ежевики и думал: «Какой, на фиг, “Хилтон!”» Отпивал из большой кружки кофе, заваренный прямо в ней, и мечтал, чтобы так начиналось каждое моё утро. Как я люблю такую Францию!

Глава 19

Я снова пошёл в Русский музей и опять увидел её лицо на картине Александр Иванова. Это было как наваждение – я сразу вспомнил её глаза, мягкую, нежную улыбку и решил ей тут же позвонить. Во всех залах был значок с перечёркнутым телефоном, чтобы ничто не отвлекало от созерцания творений великих мастеров, пришлось выйти из зала в фойе. Я набрал её номер и долго слышал только гудки, потом к телефону подошла она. Мы не виделись уже две недели после нашей случайной встречи в кафе в Старом городе.

– Доктор Бахмане у телефона!

Тут меня немножко застопорило, но я быстро собрался:

– Добрый день, доктор. Это ваш пациент Генрих, я звоню вам из Питера!

Она спросила как-то строго:

– У вас болит зуб?

– Нет, доктор, сердце! – мне показалось, что там, далеко у телефона, она улыбнулась.

– На какое число вас записать?

– Я приеду послезавтра и сразу вам позвоню!

– Не опаздывайте, а то я вас больше принимать не буду.

– Доктор, простите! Меня же не было в Риге! – как всегда, честно врал я. И как всегда, мне верили.

– До встречи! – и она положила трубку.

Мне захотелось сразу же сесть в машину и рвануть в Ригу, но это было невозможно – было ещё много дел. Я вернулся в зал и ещё раз посмотрел на эту удивительную картину, которая напомнила мне о ней, всколыхнув что-то внутри. Что со мной, почему меня к ней так тянет? Ведь я влюблён в свою жену не меньше, чем в самый первый раз, когда её увидел! Что со мной творится?

Это не было обычной тягой к самке с привлекательными формами, мне просто хотелось её увидеть. Я отбросил эти размышления, тем более что докопаться до правды всё равно бы не смог, да не очень-то и хотел.

После зала с картинами Иванова иду смотреть Куинджи и вдруг замечаю потрясший меня в прошлый раз портрет старика со сколом на носу, с большой окладистой бородой, который смотрит на меня через окно, опираясь правой рукой на раму. Останавливаюсь в проходе в зал и замираю – он просто живой, ощущение такое, что он чувствует, что у меня на душе, и хочет что-то сказать. «С ума сойти! Как можно такое написать кистью?» – я поражён. Смотрит прямо мне в глаза и словно говорит: «Ну ты, братец, даёшь! Распутством занимаешься! Ходишь тут по музею, а мысли всё об одном!»

Подхожу ближе к этой поразившей меня картине и удивляюсь, почему её до сих пор не отреставрировали – это же не так сложно в наше время. И вдруг понимаю, что это задумка художника. Ночью при правильном освещении он будет казаться реальным, даже если ты подойдёшь к нему на расстояние вытянутой руки, и только этот скол показывал, что это картина, а не замерший живой человек.

Наконец добираюсь до любимой «Ночи» Куинджи. Она напоминает мне путешествие по Днепру, когда в августе ты лежишь в шезлонге на верхней палубе и любуешься луной, освещающей эту чернильно-черную ночь и узкие далёкие берега. Тот, кто этого не видел, может подумать, что это фантазия художника, но нет, это и есть натура. Сразу вспоминаю сочные арбузы, которые раскалываются сами по себе, стоит лишь дотронуться до них остриём ножа; запах сохнущего сена, который приносит ветер с берега, и тихую, спокойную воду, в которой отражается высокое небо.