Книга У кромки воды - Сара Груэн

Она прекрасно считывала настроение в комнате, и когда атмосфера не подходила для добывания сочувствия, была остроумна и увлекательна, становилась центром всеобщего внимания – но не очевидными способами. Она снова и снова медленно проводила пальцем вверх-вниз по ножке винного бокала или клала ногу на ногу и упорно вращала носком туфли, привлекая взоры к изящному изгибу своей щиколотки. Отвести взгляд было невозможно. Она равно завораживала мужчин и женщин.

Дома она изобретательно дулась и обижалась, и я рано узнала, что тишина может быть какой угодно, но не мирной. Она всегда расстраивалась из-за какой-то обиды, реальной или воображаемой, и была более чем способна сотворить полновесный скандал из ничего.

Я старалась не попадаться ей на глаза, но в конце концов мы неизбежно сходились за обеденным столом. Я никогда не знала, на кого обратится ее неудовольствие: на моего отца или на меня. Когда обидчицей бывала я, обед изобиловал ледяными паузами и испепеляющими взглядами. Я редко понимала, что сделала не так, но даже когда понимала, не посмела бы защищаться. Вместо этого я уходила в себя. В такие вечера я налегала на еду, хотя мать провожала глазами каждый кусок, который я клала в рот, и следила за тем, как именно я это делаю.

В те вечера, когда в ее прицел попадал отец, хореография резко менялась. Ее презрительные взгляды и ехидные замечания набирали обороты, превращаясь в мастерски отточенные колкости, на которые он точно так же не обращал внимания. Тогда она с полными слез глазами интересовалась, почему нам обоим так нравится ее мучить – и тут отец произносил что-нибудь точное и убийственное, обычно сводившееся к тому, что никто ее не держит – ради него стараться не стоит, ни к чему, – и она, рыдая, выбегала из-за стола.

Отец продолжал есть, словно ничего не случилось, так что исправлять содеянное доставалось мне. Я оставляла еду и тащилась наверх к ее запертой спальне, и страх мой рос с каждым шагом. Всегда требовались некоторые переговоры, но в итоге она меня впускала, и я садилась на край кровати, а она щедро развлекала меня разговором о том, почему ее жизнь – пустыня. Мой отец капризен, жесток и неспособен к сочувствию, говорила она. Она бы уже много лет назад от него ушла, но он поклялся, что тогда она больше никогда меня не увидит, даже угрожал, что отправит ее в сумасшедший дом, а известно ли мне, что случается в таких местах? Она отказалась от возможности быть счастливой ради меня, из одной материнской любви, хотя я, безусловно, и была неблагодарной. Но, видимо, винить ей, кроме себя, было некого. Я пошла в отца. Едва ли я была виновата в том, что у меня такие чудовищные гены, и раз уж я все равно тут, не буду ли я лапочкой и не принесу ли ей таблетку?

Двадцать минут спустя после того, как я убежала от Анны и каши из ящика, мое сердце и не думало замедлять ход.

Я привалилась к двери комнаты, по-прежнему хватая ртом воздух. Руки и ступни горели, края поля зрения мерцали.

Мне было невыносимо то, что мне выписали таблетки от нервов, невыносимо любое сходство между матерью и мной, но я, пусть и исполненная отвращения к себе, подползла к чемодану и, выбрасывая из него платья, белье, шарфы и даже туфли, стала искать коричневый стеклянный пузырек, в котором, как я знала, было облегчение.

Я нашла таблетки и проглотила одну, запив водой прямо из кувшина. Потом легла на постель и стала ждать. Через несколько минут вокруг меня стал сгущаться утешительный туман, и я поняла, немного испугавшись, почему Эллис и моя мать так любили эти таблетки.

Я села и осмотрелась. В комнате царил хаос. Я жила среди разбросанных вещей с тех пор, как мы приехали, мне казалось само собой разумеющимся, что то, что нужно развесить, в какой-то момент волшебно развесится, а остальное аккуратно свернется в ящиках, и мои пустые чемоданы будут убраны. Внезапно я поняла, что этого не будет.

Убрав все, я застелила кровать, хотя было мучительно ясно, что это – усилия любителя. Я тянула за углы и разглаживала поверхность, но в результате моих стараний все только съехало набок. Я решила прекратить, пока совсем все не развалила.

У меня кончились занятия. Было несколько кроссвордов, детектив и стопка книг про чудовище, которые Эллис велел прочесть, но читать я не могла – на этот раз не из-за головокружения, а из-за того, что ум мой был затуманен.

Я подошла к окну и выглянула наружу.

Небо было ясное, хотя вдали виднелась тяжелая графитовая туча. Вдоль улицы стояли террасные дома, выстроенные из розового известняка и отделанные белой штукатуркой, с кирпичными трубами. За домами виднелись холмы, усыпанные овцами, и поля, окруженные рядами деревьев. Вдалеке поднимались холмы повыше, одинаково бурые там, где не было леса, а их вершины терялись в облаках.

Холода я поначалу не почувствовала, но потом вынуждена была стащить покрывало со своей дурно застеленной кровати и накинуть себе на плечи. Так я уселась в кресло.

Возможно, Анна не так поняла. Возможно, Эллис и Хэнк просто ушли на весь день. Возможно, они ищут другой отель.

Я услышала в коридоре шаги и по тому, что стали открываться и закрываться двери, а в конце коридора полилась вода, заключила, что Анна убирает в номерах. Через несколько минут она вернулась вниз, и я услышала – и почувствовала, – как закрылась входная дверь. Я подошла к окну и увидела, как она уезжает прочь по улице на темном велосипеде с большой плетеной корзиной, и фалды ее пальто несутся за ней по ветру.

Глава 11

Я вдруг обнаружила, что стою, ухватившись за подоконник, что голова у меня кружится и во всем теле слабость. Это ощущение навалилось внезапно: лоб покрыла испарина, и я поняла, что сейчас или потеряю сознание, или меня стошнит. Сперва я решила, что это из-за таблетки, а потом осознала, что от голода. Вчерашняя история со старым Донни привела к тому, что я только потыкала вилкой в ужин; кроме яйца и нескольких ломтиков картошки, которые мне принесла вчера днем Анна, я практически ничего не ела с тех пор, как мы уехали из Штатов.

Со мной такое раньше уже случалось, в подростковом возрасте, и я знала, что если не съем что-нибудь, то скоро упаду. В доме никого не было, меня бы даже никто не нашел, так что мне оставалось только спуститься в кухню и чем-нибудь поживиться. Я решила, что найду ящик с кашей и возьму маленький ломтик, тот, что предназначался мне на завтрак, чтобы совершить как можно меньшее преступление.

На середине лестницы меня подкосил запах жарящегося мяса. Пахло так прекрасно, что мой рот наполнился слюной, и я едва не расплакалась – Анна ясно дала понять, из чего будет состоять мой рацион, пока я не сдам карточки.

В зале никого не было, так что я скользнула за барную стойку. Я была почти уверена, что, кроме меня, в доме никого нет, но в дверях все равно остановилась, прислушиваясь, не зашевелится ли кто. Слышно ничего не было, и я вошла.

Кухня оказалась больше, чем я ожидала, и очень светлой. Стены были беленые, двери и оконные рамы – васильковые. Над основательным столом посреди комнаты висели на крюках медные кастрюли, сковороды и черпаки. От большой черной плиты исходило восхитительное мощное тепло – и божественный аромат. С одной стороны была кладовая со встроенными шкафами для припасов, с другой – встроенная же кровать. Она стояла в нише в стене, отгороженная сдвигающимися дверями с деревянными филенками. Сейчас они были раздвинуты, и за ними виднелась постель, заправленная куда более аккуратно, чем моя. Я предположила, что там спит мистер Росс.