Книга Разбой - Петр Воробьев

– По преданию, платаны посадил сам Бертакар, первый городской голова Айкатты, – указал на деревья Фейнодоксо. – До того, он работал в Йубавейхе палачом, но был изгнан с должности за излишнюю жестокость. Так что с нынешним головой нам относительно везёт.

– Вот повезло… Лучше, чем Фарнисал с Бертакаром! – возвеселился схоласт, едва увёртываясь от столкновения с что-то недовольно ворчавшим себе под нос гутаном, решительно, но не совсем уравновешенно шагавшим в направлении от площади.

Количество приодетых, почтенных, но видимо раздосадованных горожан на улице заметно прибывало по приближении к управе. Причина стала ясна, когда за последним поворотом улицы Водоносов, открылся вид на площадь Альтгафаурд: она была полна битком, некоторые из собравшихся сидели на каменных опорах цепного ограждения, на старинных пушках, стоявших посреди площади для украшения, и даже на ветвях платанов. У прохода в ограждении, стражники спорили с недовольным старцем, судя по висевшей на его груди цепи, цеховым старшиной.

– Больше не можем никого допустить, Аистульф батюшка! – говорил один из охранников. – Давка выйдет!

– А этих зачем пускали? Кто они вообще такие? Я здесь никого не знаю! – возмущался Аистульф.

– Всё больше из цеха угольщиков, и старшины при них, как положено.

– Что ж они, всем цехом пришли? Отроду я такого не видел!

– Поди, ещё и из-за города свезли! – добавил стоявший за старшиной горожанин.

– Имеем право! – с другой стороны цепи возразил кто-то, для угольщика мелковатый и чистоватый, но громкий. – Мы работники непрерывного производства!

Стражник развёл руками:

– Мне велено, как площадь заполнится, никого больше не пускать, батюшка, не в обиду…

– Пропусти, да́уравард[118]. Нам перед сходом говорить, – обратился к стражнику Фейнодоксо, бросив палочку с последним недоеденным диоспиром летучей лисе, вверх ногами висевшей под свесом крытой сланцем крыши.

– Только если вы в списке значитесь, не в обиду! – стражник, заметно смущённый необходимостью не пускать горожан на сход, указал на развёрнутый свиток, висевший поверх цепи.

– Проверяй: Фейнодоксо сын Иоло, и Самбор сын Мествина.

– Ты тот Самбор, что вертолёт из лука сбил? – поставив стилосом галочки против имён в свитке, стражник поклонился и сделал шаг в сторону.

– Проводи нас, сами не протолкаемся! – сказал мистагог.

– Конечно! Провожу, – стражник с выражением облегчения воздел прислонённое к опоре копьё и ввинтился в толпу. – Дорогу, дорогу! Почётные гости! Не в обиду!

Следовало заметить, что значительная часть им теснимых не особо стремилась давать дорогу почётным гостям, да и не выглядела ни на лепту безобидно. Самбор присоединился к даураварду, и вдвоём им кое-как удалось начать движение к портику перед управой, проталкиваясь и протискиваясь между неучтивых, потных, и скверно пахнувших участников собрания.

– Если теперь, чтоб на сход попасть, надо вертолёт из лука сбить, дайте мне лук, и дайте вертолёт! – продолжая бухтеть, Аистульф устремился вслед за Фейнодоксо.

За ним с бо́льшим или меньшим успехом последовало ещё с пару дюжин горожан, чему стража не воспрепятствовала, но у озабоченных выполнением своего гражданского долга вскоре возникли другие трудности.

– Ты мне на ногу наступил! – недовольно рявкнул кто-то.

– А сам ты что толкаешься, как угольщик? – ответил другой голос.

– Ужо я тебя толкану, как угольщик! – вмешался третий.

Когда мистагог, схоласт, и стражник протолкались к своей цели, где охрана со значками в виде глаза в окружении рун «Мы не дремлем» и почему-то с огнестрельным оружием оттесняла народ из тени под козырьком, в западной части площади уже шла изрядная драка с перебранкой. Первую затрудняла крайняя стеснённость участников, но это же обстоятельство способствовало драматическому накалу второй.

Вояки с недремлющими значками пропустили мистагога, схоласта, и их спутника с копьём под портик, где стояли гардавайры – городское начальство, выделявшееся богатством цветов в одежде – чёрный, тёмно-серый, аспидный, вороной, смоляной, и недавно изобретённый и уже приобретший любовь гутанов цвет фулиджин, считавшийся чернее чёрного, поскольку поглощал не только видимый свет, но и соседние длины волн. Два стражника, эти при мечах и в красных с золотом перевязях городской стражи, выкатили из-под портика бронзовую пушчонку с жерлом, задранным почти вверх. До того подпиравший стену в тени клеохронист сделал несколько шагов вперёд и взял фотокитон наизготовку.

– Вон Реккасвинт! – Фейнодоксо кивком головы указал на шедшего за пушечкой толстяка в чёрном, нёсшего пальник с дымившимся фитилём.

Толпа рядом с козырьком раздалась, один стражник поковырял длинной иглой в запальном отверстии, затем оба стража встали на почтительном расстоянии по обе стороны от пушечки, и Реккасвинт поднёс к орудию фитиль. Пушечка звонко тявкнула и выплюнула облачко дыма. Выстрел, обозначавший начало схода, слегка утихомирил толкавшихся и ругавшихся.

Дева в фулиджиновом платье до земли поставила перед Реккасвинтом держатель с микрофоном в паукообразном подвесе на восьми пружинках.

– Порядок на площади! – возгласил городской голова.

Звук был поставлен хорошо – сильно и чисто.

– Да я твою шапку вертел на моём… – не мог угомониться кто-то в задних рядах, но огрёб от соседа оплеуху и заткнулся, так и не уточнив, на чём именно.

– Сограждане, сход открыт, – продолжил Реккасвинт. – На повестке – утверждение пошлин, сборов, и сметы на следующий год. Управа предлагает пошлины и сборы оставить без измене…

– Сло́ва! – крикнул кто-то из-под портика.

Реккасвинт вытащил из-за обшлага платок (чёрный с красной каёмкой), промокнул лоб, и, недовольно глянув на крикнувшего, произнёс в микрофон:

– Признаёт ли сход Ариами́ра, сына Мира, члена совета управы?

Сход заревел с неожиданным, на грани пугающего, пылом. Ариамир, молодой, тощий и бледный, как положено правильному гутану, подошёл к микрофону и с пафосом сказал:

– Лето на исходе! Зима близко! Такой зимы земной круг давно не видел! Уголь нужен! Я предлагаю снизить сбор с углепромышленников вдвое!

Сход снова заревел, рёв и вопли не прекращались довольно долго.

– Твой уголь – трижды погибель! – крикнул издали Аистульф.

– Толково сказал старшина, – сказал Реккасвинт, заботясь, чтоб его слова поймал микрофон. – Сперва горняки в шахтах гибнут, потом жители в домах угорают, а последним помрёт, кто угольной пыли с дымом надышался!

Мало кто из потевших в лучах светила и толкавшихся на площади Альтгафаурд услышал эту отповедь, даже из числа не улюлюкавших и не свистевших, хотя в задних рядах кто-то и попытался завести: «Уголь губит! Уголь губит»! Этот клич тоже потонул в воплях.