Книга Под флагом России - Никита Кузнецов

— Где... где это случилось?.. Когда? — с трудом выговорил наконец Алексей Павлович, едва сдерживая невыносимую боль своего сердца.

— Ночью выскочили на камни, сэр... У мыса Терпения, сэр, — стал раболепно рассказывать Гарри. — Как мы туда попали, трудно сказать... Шхуну разбило. Я с товарищами сели на один вельбот, а остальные — на другой... Мы с трудом, сэр, выгребли из бурунов, а другой вельбот перевернуло, и все погибли... На наших глазах, сэр, погибли, и мы никак не могли помочь... Не правда ли? — обратился боцман к товарищам, угрюмо топтавшимся на палубе.

Те молча кивнули головами.

— Шхуна же где?.. Я не видел ее, когда проходил заливом Терпения, — прошептал командир, недоумевая и в то же время мало доверяя словам Гарри. Ему казалось, что тот чего-то недоговаривает.

— Шхуну, сэр, разбило вдребезги, — поспешил ответить боцман тем же подобострастным тоном. — На наших глазах, сэр, разбило... Не правда ли? — обратился он опять к товарищам.

Те так же угрюмо кивнули головами, хотя эти кивки вышли у них более естественными, чем первые, потому что промышленники действительно видели издали, как рассыпалась в бурунах злополучная «Роза».

— Мы должны идти в залив Терпения, — проговорил более твердым голосом командир, как бы советуясь со своим помощником. — Я должен убедиться в полной справедливости слов этого молодца, не возбуждающего во мне доверия... Я не уйду из Охотского моря раньше, — добавил Алексей Павлович решительно, — пока окончательно не выясню, не спасся ли кто-либо?.. Может быть кто-нибудь бедствует на безлюдном берегу, и мы не вправе оставить несчастных умирать с голоду и стужи...

— Конечно, конечно, — повторял Михаил Дмитриевич несколько раз, вполне согласный со жгучим желанием командира идти немедленно на помощь страдающим, может быть, товарищам. Таким же самоотверженным желанием была охвачена вся команда «Крейсерка», который, быстро поставив все паруса, полетел с попутным ветром обратно в залив Терпения.

— Накормить их и запереть в трюм вместе с остальными, — приказал Алексей Павлович своему помощнику, указывая на Гарри с товарищами. — Выпускать же на палубу, в помощь нашей команде, не более как по два человека, по очереди.

— Знаете, нам надо быть очень осторожными с этими негодяями, — продолжал командир в более мягком тоне, как бы оправдывая свое суровое приказание. — Нас ведь меньше их, и они легко могут решиться на какое-нибудь отчаянное дело... Я жду от них решительно всего, включительно до разбоя... Итак, Михаил Дмитриевич, прикажите стеречь хищников как можно внимательнее. Распорядитесь, чтобы у трюма постоянно находились двое часовых с револьверами.

— Есть! — коротко ответил мичман и поспешил исполнить приказание командира...

X

Уже начало темнеть, когда Корсунцева прибило к песчаному берегу. Донельзя измученный продолжительною борьбой с бурунами, потрясенный физически и душевно, он с большим трудом отполз от бушевавшего моря и повалился на сырую траву в полном беспамятстве. Сколько времени пролежал Корсунцев в таком положении—трудно сказать, но когда он пришел в себя от пронизывающего, страшно холодного ветра, была уже ночь, темная настолько, что в нескольких шагах с трудом можно было разглядеть отдельные предметы. Корсунцева трясла лихорадка; зуб не попадал на зуб... Он поднялся и побрел берегом к мысу Терпения, рассчитывая найти там примеченную ранее, заброшенную гилякскую юрту, в которой надеялся отдохнуть и согреться. Кроме того, ему хорошо было известно, что за мысом Терпения, на морском берегу, находится орочонское селение Сиська, но сколько было верст до этого селения — Корсунцев не знал. Дойдет ли он до него? Об этом он даже не думал, машинально двигаясь по прибрежью. Его босые, окровавленные ноги вязли в морском песке почти по щиколотку. Пронизывающий ветер рвал с него мокрые рубища, прикрывавшие тело только наполовину. Голодный, истомленный жаждой, страдалец подвигался вперед с нечеловеческим трудом. По берегу, в разных местах, попадались ему обломки разбитой шхуны и шлюпок, выброшенные бешеными бурунами. В одном месте он неожиданно наткнулся на труп без головы и рук, в американских длинных сапогах и с обрывками сукна на теле. По сапогам Корсунцев с ужасом признал в трупе своего командира, так трагически погибшего на его глазах. Он не мог вынести страшного вида измолотого среди камней человека и бросился бежать от трупа, охваченный паническим ужасом... Корсунцев бежал, спотыкаясь на каждом шагу, до тех пор, пока не свалился в бессилии на траву. Немного отдохнув, он пошел дальше, стараясь держаться самого моря... Вскоре он увидал какой- то огонь, мелькавший вдали, среди волн. Это был огонь шхуны «Крейсерок», возвращавшейся в залив Терпения; но Корсунцев и не подозревал этого. Он даже не мог себе представить изумительно-счастливую возможность возвращения «Крейсерка» для поисков погибших. Он предполагал, что огонь принадлежит какой-либо промысловой шхуне, и начал кричать, лелея себя призрачной надеждой, что его могут услышать на таком далеком расстоянии, при реве бурунов и свисте ветра. Корсунцев кричал до полной хрипоты голоса, кричал отчаянно, безумно, до окончательного изнеможения. Не докричавшись, он опустился на траву и просидел до рассвета, не сомкнув глаз и не шелохнувшись, точно окаменевший. За все это время Корсунцев ничего не чувствовал: ни пронизывающего, холодного ветра, ни мук от голода и жажды. Чувства его притупились. Он ни о чем не думал, ничего не соображал... Первые проблески рассвета оживили его. Он стал приглядываться, в надежде увидеть на море какое-либо судно, но спустившийся чрезвычайно густой туман не позволил ему рассмотреть предметы далее нескольких саженей. Он встал и машинально пошел дальше, упорно преследуя цель — пробраться за мыс Терпения, к ороченскому селению Сиська, находясь при этом в полном неведении относительно громадного расстояния, которое предстояло ему пройти. Окруженный туманом, под холодным осенним дождем, Корсунцев прошел берегом около часу, с трудом вытаскивая ноги из вязкого грунта. Далее нельзя было идти близ моря, так как побережье состояло из высоких, скользких утесов, смело подставлявших свою истрескавшуюся грудь шумной прибойной волне. У подошвы этих утесов море клокотало и грозно бурлило. Водяные громады обрушивались на берег с грохотом и ревом, то вскидываясь на огромную высоту, точно желая смыть с вершин скал беспечно сидящих морских птиц, то отпрядывая назад для нового отчаянного приступа на отвесное побережье... Корсунцеву пришлось отдалиться от берега и углубиться в приземистый, довольно густой лес, состоявший из ели, березы, лиственницы и мелкого кедровника, росшего в виде кустарника. В лесу он неожиданно наткнулся на массу всевозможных ягод: морошка, клюква, брусника, голубица и черника росли всюду в таком необычайном изобилии, что придавали во многих местах почве свой характерный оттенок. Голодный Корсунцев набросился на ягоды с нечеловеческой жадностью; он пожирал их горстями, постоянно поперхиваясь и давясь. В лесу же он отыскал несколько родников, позволивших ему утолить нестерпимую жажду. Насытившись ягодами, Корсунцев бодро зашагал дальше, изредка присаживаясь для кратковременного отдыха К вечеру он добрел до мыса Терпения, где отыскал необитаемую юрту, в которой и переночевал сравнительно покойно... С рассветом Корсунцев пошел дальше, придерживаясь всё берега и заходя в ближайший лес только для того, чтобы наесться ягодами и немного отдохнуть. Таким образом он прошел еще двое суток, подвергаясь ночью и по утрами сильной стуже. Один утренник был особенно холодный. Вода в родниках покрылась за ночь ледяной корой. Корсунцев при этом отморозил себе пальцы на обеих ногах до такой степени, что никак не мог оттереть их. С отмороженными ногами он продолжал свой тернистый путь с большим трудом, лелея себя надеждой добраться, рано или поздно, до селения Сиська. Страдалец едва двигался, испытывая невыразимую боль в ступнях, страшно опухших и избитых. К вечеру третьих суток он стал чувствовать такое полное изнеможение, что был вынужден прилечь на траву, несмотря на наступавшую стужу. Он сознавал, что это отдохновение будет преддверием к смерти, но не в силах был противиться искушению отдаться сладостному сну в такое опасное время дня. Обыкновенно он шел ранее ночью, спасаясь от замерзания усиленными движениями, и спал несколько часов днем, когда солнечные лучи поднимали температуру воздуха выше нуля. Теперь же, не имея сил идти дальше, он лег как раз перед заходом солнца, покорно отдавшись воле Божией. Трехсуточная непрерывная борьба со смертью довела наконец Корсунцева до такого неотразимого угнетения, как душевного, так и физического, что он начал молить Бога о скорейшем прекращении своей страдальческой жизни. Он жаждал смерти как избавления от страшных мучений, все усиливавшихся с каждой минутой и с каждым шагом вперед. Ему вдруг опротивела подобная жизнь. Он желал полного успокоения, как ни страшно оно было на чужбине, вдали от семьи, которая и не узнает, где погиб ее несчастный кормилец.