Книга Палач - Виктор Вальд

Захотелось растянуться на полу и закрыть глаза. Но такой слабости нельзя было позволить даже в мыслях.

Мужчина встал и, пошатываясь от слабости, подошел к своим вещам. Он поднял небольшой медный котелок и ударом ноги открыл дверь.

Оказавшись за порогом, он быстро осмотрелся и пошел к кустам, покрывающим каменные выступы. Здесь, как и ожидалось, он вначале услышал, а затем и увидел поток мутноватой воды. Осенние дожди оживили ручеек, и тот, гордый обретенной силой, весело нес прелую листву, набухшие ветки и нечистоты из городского рва.

Мужчина зачерпнул полный котелок и сделал несколько глотков. Вода отдавала затхлостью и была неприятна на вид, но ее живительная сила освободила горло от мучившей жажды.

Вернувшись в дом и подбросив дров, новый жилец закрепил на деревянных стойках железный вертел и пристроил на нем котелок с водой. Только теперь он успокоился и внимательно осмотрел свое жилище.

В этом доме уже давно не жили. Толстый слой пыли покрывал бревенчатые стены, несколько лавок, крепкий стол и небогатую домашнюю утварь. Густая паутина клоками свисала с балок и затянула половину широкой лежанки с полуистлевшим тюфяком. Ни одна нога не переступала порог этого дома вот уже, по крайней мере, несколько лет. Даже вор и нищий бродяга не осмелились сделать это, несмотря на то что дом хорошо просматривался с дороги и был еще крепким и надежным.

Без всякого сомнения, дом внушал людям ужас и заставлял их держаться как можно дальше. Это был дом, в котором умер палач.

Но мужчина, завороженно наблюдавший, как закипает в котелке вода, не желал об этом думать. Его мысли были о другом, более печальном. Ибо это касалось его самого, его собственной жизни. Еще совсем недавно он не задумывался о том, что будет упорно цепляться за малейшую возможность спасти себя. Только теперь, когда смерть дышала ему в лицо, а тело горело жаром, он понял, что не должен умереть. Он должен жить. Он хочет жить.

А еще он принял решение… Он был готов… к тому, чтобы отсечь себе руку, если не помогут великие знания, переданные ему мэтром Гальчини.

В эти минуты, печально поглядывая на маленький топорик, он думал о том, что придется рубить руку выше локтя. И, скорее всего, несколько раз. Уж очень маленький топорик.

Веселые языки пламени оживили угрюмый дом и согрели мужчину настолько, что он спокойно воспринимал то, о чем так много думал за последние дни после ранения.

Он медленно размотал повязку. Осторожно положив на колено кусок гнилого мяса, приложенный еще в Мюнстере, мужчина взглянул на левую руку. Раны на кисти и на три пальца выше еще более распухли и, едва не сливаясь, приобрели лилово-бордовый цвет. Казалось, стоит коснуться в этих местах пальцем, и тонкая корка нароста лопнет, освобождая потоки гноя.

Но это как раз было то, чего он добивался. Он должен сделать это.

Мужчина вытащил из ножен широкий короткий нож и протянул его к огню. Едва раскалив железо, раненый решительно приложил его к кисти и с силой погрузил в опухлость. Зеленовато-белая кашица с готовностью рванулась из рассечения, подталкиваемая кровяной сукровицей. Тяжело дыша, мужчина вытащил нож и тут же погрузил его во вторую вздутость. Затем, отложив нож, он пальцами придавил рассеченные места, еще более освобождая их от гноя и грязной крови.

Не издав ни звука и даже не сморщившись, мужчина стал черпать рукой из котелка горячую воду и наскоро промывать вскрытые раны. После этого, вытерев их правым рукавом, он приступил к главному и важному.

Пальцы его раненой руки, насколько позволяла боль, прижали кусок гнилого мяса к колену. Нож осторожно коснулся его с края и стал медленно срезать то, что казалось крупинками соли на его поверхности. Все срезанное он разделил надвое и погрузил как можно глубже во вскрытые раны.

Теперь можно было вновь перевязать руку и приступить к приятному и все еще необходимому. Недолго провозившись со своими бутылочками и горшочками, мужчина извлек из них несколько щепоток истолченных корней и травы, а также тягучие мази и резко пахнущие порошки. Все это он бросил в кипяток и, помешивая ножом, стал ждать.

Когда пришло время, господин «Эй» снял котелок с огня и дал ему немного остыть. Затем, попробовав пальцем воду, мужчина приложился к краю посудины и в три огромных глотка почти осушил ее.

Теперь можно было подкинуть в огонь дров и, разместив удобно руку, немного отдохнуть. Именно удобно. Ведь непрерывная ноющая боль становилась еще сильнее, когда рука оказывалась на весу или нагруженной. Уже не оставалось ни малейшего сомнения в том, что кости кисти и, возможно, предплечья серьезно повреждены. И если только Бог милостив к своему грешному сыну – не раздроблены. Но это можно было прощупать или посмотреть в разрезе только после того, как спадет опухоль. Так учил мэтр Гальчини.

А сейчас нужно собраться с силами и подтащить лежанку к очагу. И тогда все будет много проще и приятнее.

Крепко прижав руку к груди, мужчина решительно встал и подошел к предмету своего желания. Он улыбнулся. Лежанка, явно сделанная на заказ, представляла собой широкую лавку на крепких ножках и даже с выступающим подголовником. Это не селянские сваленные доски, притрушенные сеном и устланные грубой рогожей. На его лежанке даже имелся матрас и огромная подушка.

Мужчина ухватился за низ лежанки и подтянул ее как можно ближе к огню. На большее у него уже не осталось сил. Он лег ногами к двери, так и не убрав паутину, но осторожно расположив руку поближе к огню и укутав ее плащом.

Огонь вскоре потух. Дым, уходящий в отверстие в соломенной крыше, осел на короткое время, охраняя тепло очага. В углу сердито запищала огромная старая крыса, недовольно рассматривая непрошеного соседа.

А тому даже ничего не снилось. Под действием выпитого снадобья он провалился в оглушительно тишайшую и непроглядно черную яму, в которой не смеет пошевелиться даже душа. И оттого она не воспользовалась беспамятством человека и не стала терзать его воспоминаниями и видениями.

Не помешала ему и старая крыса, которая со всем своим выводком прошмыгнула по краю лежанки и надолго застыла, наблюдая угасающие огоньки никогда не видимого ею огня.

И даже стук в дверь не стал помехой для глубокого сна.

Впрочем, стук был тихим и поспешным.

И лишь под вечер три естественных желания заставили палача пошевелиться и открыть глаза. Прежде всего мужчина почувствовал нестерпимую жажду. Горло просто сжималось от сухости, затрудняя дыхание. И при этом низ живота требовал освободить его от горячей жидкости. А кроме этих настойчивых позывов, давал знать о себе пустой уже третий день желудок.

На коротком вечернем привале добрая дочь бюргермейстера передала ему со стражником ломоть пшеничного хлеба и даже небольшую колбаску. Но стражник, заметив, как господин «Эй», сев у сосны, закрыл глаза, не пожелал его беспокоить и положил пищу в двух шагах от него. Уже когда тронулись в путь, стражник громко окликнул попутчика. И тот сразу встал и пошел за повозкой, едва не наступив ногой на пищу. Она, конечно же, досталась чуть замешкавшемуся стражнику.