Книга Битва за Берлин. В воспоминаниях очевидцев. 1944-1945 - Петер Гостони

Черчилль, который тоже осознавал политическое значение Берлина для послевоенной ситуации в Германии, выразил протест «шефу» Эйзенхауэра, президенту Рузвельту. 1 апреля 1945 года он направил президенту Соединенных Штатов послание, состоявшее из восьми пунктов. В нем Черчилль детально останавливается на проблеме взятия Берлина:

«Совершенно ясно, что наши союзные армии на севере и в центре Германии должны сейчас решительно и с максимальной скоростью продвигаться по направлению к Эльбе, не отвлекаясь на решение других задач. До сих пор целью нашего наступления был Берлин. Но сейчас генерал Эйзенхауэр, опыт которого я высоко ценю, собирается, опираясь на оценку вражеского сопротивления, изменить направление наступления своих войск дальше на юг, чтобы выйти к Лейпцигу, а возможно, и еще южнее, к Дрездену. Для выполнения этой задачи он выделяет из Северной группы армий 9-ю армию, которая должна расширить свой фронт в южном направлении. Я буду очень сожалеть, если вражеское сопротивление окажется таким сильным, что это ослабит наступательную мощь 21-й британской группы армий (в составе которой помимо 1-й канадской и 2-й английской армий были 9-я и 1-я американские армии. – Ред.) и она будет вынуждена остановиться перед Эльбой или на рубеже Эльбы.

Я заявляю совершенно открыто, что Берлин все еще сохраняет большое стратегическое значение. Ничто не сможет вызвать такое отчаяние в рядах все еще сопротивляющихся германских сил, как падение Берлина. Для германского народа это явилось бы предвестником скорого поражения в войне. С другой стороны, сопротивление всех немцев, сражающихся с оружием в руках, только возрастает, пока над Берлином развевается немецкое знамя и пока лежащий в руинах город отражает русскую осаду.

Существует еще одно обстоятельство, которое мы с вами должны иметь в виду. Несомненно, русские армии войдут в Вену и захватят всю Австрию. Если они захватят также еще и Берлин, то не создастся ли у них слишком преувеличенное представление о том, будто они внесли подавляющий вклад в нашу общую победу, и не может ли это привести их к такому умонастроению, которое вызовет серьезные и весьма значительные трудности в будущем? Поэтому я считаю, что с политической точки зрения нам следует продвигаться в Германии как можно дальше на восток, и что в том случае, если Берлин окажется в пределах нашей досягаемости, мы, несомненно, должны его взять. Это кажется мне разумным и правильным и с военной точки зрения».

Однако это обращение Черчилля находит горячий отклик только среди его соотечественников. Кажется, что на этом заключительном этапе Второй мировой войны американцы окончательно потеряли политическое чутье. Их совершенно не интересовал Берлин и вообще продвижение их войск на восток, в тот оперативный район, который по Ялтинскому соглашению все равно должен был войти в русскую зону оккупации. Известный американский журналист Ральф Ингерсолл, служивший в оперативном штабе 12-й американской группы армий (в которую входила только одна 3-я американская армия. – Ред.), откровенно признает это: «На наших армейских картах уже были нанесены зоны оккупации; за два месяца до окончания войны мы получили специальную карту».

Генерал Брэдли, командующий 12-й американской группой армий, которая действовала на направлении главного удара, подтверждает американскую позицию в этом вопросе. Брэдли был не согласен с предложением Черчилля наступать в направлении на Шлезвиг-Гольштейн и Берлин. Он пишет: «Если бы зоны оккупации не были определены, то из политических соображений я бы поддержал наступление. Но в данном случае я не вижу смысла нести потери в битве за город, который мы все равно должны будем передать русским».

Насколько в корне неверно американцы – в отличие от британцев – оценивали значение Берлина, свидетельствуют также мемуары Уолтера Беделл-Смита, начальника штаба Верховного главнокомандующего войсками западных союзников в Европе Эйзенхауэра:

«Когда мы в Англии планировали вторжение, казалось, что у нас были все основания предполагать, что после окружения Рурской области и уничтожения находящихся там войск противника можно было бы закончить войну взятием Берлина – политического центра Германии.

В конце января 1945 года германское правительство перенесло свою резиденцию из столицы рейха в относительно безопасный Тюрингенский Лес и на юг в «Орлиное гнездо» Гитлера в горном Берхтесгадене [в этом Смит ошибается]. Покинутый нацистской верхушкой и разрушенный в ходе наших массированных бомбардировок с воздуха город превратился в скопище руин – стал пустым символом жестокого национал-социалистического величия. Он потерял всякое значение как военная цель!»

Всего лишь несколько недель назад генерал Эйзенхауэр был еще готов наступать в направлении на Берлин. Правда, тогда он находился под впечатлением от двух определяющих факторов: необъяснимой остановки русских на Одере и внезапного смелого маневра американцев под городом Ремаген в земле Рейнланд-Пфальц, где в руки американцев в целости и сохранности попал Людендорфский мост через Рейн. Благодаря этому американцы смогли почти без потерь форсировать Рейн, естественное препятствие, которого они очень опасались. В своих мемуарах Эйзенхауэр так излагает свою позицию по этому вопросу:

«Тогда я уже знал о политических договоренностях союзников, согласно которым после прекращения военных действий Германия должна была быть разделена на оккупационные зоны. Восточная граница британской и американской зон оккупации должна была проходить от Любека через Айзенах [Эйзенах] до австрийской границы.

Это предстоящее разделение Германии на зоны не повлияло на наши военные планы по захвату Германии. По моему мнению, военные планы должны быть направлены целиком и полностью лишь на скорейшее достижение победы над противником. Позднее можно было в любое время передислоцировать войска союзных держав согласно разделению Германии на оккупационные зоны.

Одной из целей, которые стояли перед нами после захвата Рурской области, был Берлин. Это было важно с политической и с психологической точки зрения, так как Берлин мог считаться символом власти, которая все еще оставалась в Германии. Однако я не считал взятие Берлина вооруженными силами западных союзников первоочередной оперативной целью.

Когда в последнюю неделю марта мы стояли на Рейне, до Берлина нам оставалось пройти еще около 500 километров, и до Эльбы было почти 300 километров.

Мощную группировку русских войск, которая стояла на Одере, отделяло от Берлина всего лишь 50 километров (около 60. – Ред.). Кроме того, у русских уже был плацдарм на западном берегу Одера. Наши службы тыла и снабжения были в состоянии полностью обеспечить всем необходимым наши передовые части, которые вели наступление широким фронтом в глубь Германии. Только по воздуху мы могли ежедневно перебрасывать на фронт до 2 тысяч тонн боеприпасов и военного имущества.

Однако если бы мы решились крупными силами форсировать Эльбу с единственной целью взять Берлин в кольцо, то перед нами возникли бы две проблемы. Во-первых, русские войска, вероятнее всего, уже окружили бы город, прежде чем мы успели подойти к нему. Во-вторых, снабжение всем необходимым столь крупной группировки с наших баз на Рейне, находившихся на таком большом удалении от линии фронта, привело бы к тому, что все остальные соединения и объединения наших войск на других участках фронта были бы вынуждены практически прекратить активные боевые действия. С моей точки зрения, это было бы более чем неразумно, это было бы просто глупо. После охвата Рурской области перед нами стояли и другие важные задачи, которые надо было решить как можно быстрее.