Книга Большая книга ужасов. 63 - Елена Арсеньева

– Много колдовских путей существует, знаешь ли, – ощерил пасть Белый Волк в своей странной усмешке. – У нее – свой. У меня – свой. Станешь ты человеком, когда отведаешь человеческой еды и питья. После этого путь назад будет отрезан, грань для тебя закроется. – Пристально посмотрел на Гатику: – Уйдешь? Прежней жизни не пожалеешь? Подумай хорошенько!

– Пожалею?! – с ужасом переспросила Гатика. – О чем?! Вот он, – кивнула на меня, – видел, как я жила. В пещере! Среди змей и крыс! Среди зелья забудущего! С бабкой, которая меня то и дело колотила! Да я все это брошу – и не оглянусь! Я бы и раньше ушла, да думала: кому я нужна? Не человек, не кошка… А сейчас… Вдруг и правда маму найду?! Я должна попытаться!

– Но смотри, – медленно произнес Белый Волк, – если, не отведав пищи и питья человеческого, воротишься, то оставаться тебе навеки кошкой!

Так он это сказал – меня аж дрожь пробрала! Да и брата моего, волка, и друзей… заклятых моих друзей – тоже…

– Не вернусь! – крикнула Гатика. – Уйду и не вернусь!

– Куда это ты уходить собралась? – послышался голос, напоминающий глухое уханье, и мы все содрогнулись.

Глянули вверх – и увидели сову, которая парила над нами, насторожив свои оперенные кисточками уши.

Но вот, сложив крылья, она грянулась оземь – и обернулась горбатой толстой старухой с крючковатым носом, черными глазами, серыми перьями вместо волос и мохнатой медвежьей челюстью.

Ноктуа! Карга!

Она по-прежнему была в черном балахоне, увешанном связками гнилых желудей, а толстые пальцы с ногтями-когтями были унизаны перстнями-гнилушками. Только теперь она вдобавок перепоясалась жгутом из змей – похоже, она без змей шагу ступить не могла, вечно таскала их с собой, будто самых любименьких шушу![10]– и на этом отвратительном поясе висел небольшой топор с захватанной рукояткой и ржавым лезвием.

Я вдруг заметил, что в глазах Белого Волка, когда он взглянул на этот топор, мелькнуло выражение ужаса.

Ребята даже не орали, а тихонько поскуливали – на большее у них сил не осталось.

Ну факт: сова с медвежьей челюстью – это что-то! Я к ней тогда, в пещере, уже немножко пригляделся, попривык, а так, с бухты-барахты, это свежему человеку и крышу могло сильно повредить!

– Куда собралась, Гатика? – повторила ведьма презрительно. – К человечишкам? Я из тебя ведьму истинную, лютую сделать хотела! Уйдешь – останешься глупой, пресной, незрячей, тестом непропеченным, как все эти жалкие людишки. Силы лишишься! Пожалеешь ведь потом, да поздно будет! Знаешь, сколько красавиц готово душу дьяволу продать, чтоб хотя бы каплей моего могущества овладеть? А тебе все даром отдам! Всему научу!

– Что же раньше не учила? – с горечью спросила Гатика. – Что ж только била да бранила? А помнишь, как меня зимой на снег выбросила? Снежком присыпала, чтобы я замерзла? И если бы меня кто-то не отогрел, не спас…

– Это волки тебя тогда отогрели, – перебил ее Ликантроп. – Они снег продышали! А волков я послал, чтобы тебя спасти. И сейчас хочу спасти. Но за это… за это… я расскажу тебе про одно старинное кошачье колдовство – и… А ну, посмотри на меня!

Гатика замерла, глядя ему в глаза.

Ликантроп молчал, но, кажется, говорил ей что-то – и это могла услышать только она.

Гатика задрожала. Ей было страшно… что-то такое Ликантроп ей сказал, чего она испугалась до ужаса!

– Но если я это сделаю… – дрожащим голосом пробормотала она, – то… а как же я?.. Я же тогда…

– Сама решай, Гатика, – сказал Ликантроп.

– Не будь дурой, Гатика! Не слушай его! – заверещала ведьма. – Сгинешь! Пропадешь!

Ликантроп прищурился – и вдруг крикнул так, что закачались в страхе деревья, кроны их заметались и принялись сгребать ветвями звезды с неба:

– Бегите! Все бегите!

И Белый Волк бросился на сову в то же мгновение, как она бросилась на него.

* * *

Гатика – черная кошка – метнулась в чащу, ребята без раздумий чесанули за ней. Меня ноги тоже понесли следом, но на краю полянки я обернулся.

И показалось, будто я оглох – такая стояла в лесу страшная тишина.

Сова и Белый Волк бились насмерть, но все звуки этой битвы – дыхание, стоны, уханье совы и шум ее крыльев, скрежет когтей по траве, треск веток, которые в прыжке, пытаясь достать сову, сшибал Белый Волк, его злобное рычание, – все эти звуки уносились в небо, в котором царила чудовищная какофония: выл-завывал ветер, грохотал гром, черную звездную гладь пронзали молнии.

Мой брат волк пытался тоже присоединиться к битве, однако попусту бросался всем телом на какую-то прозрачную стену, которая окружила каргу и Ликантропа. Да, подкрепление Ликантропу не могло сквозь эту стену проникнуть, а Ноктуа, оказывается, явилась не одна! Из всех складок ее балахона повыползли змеи, большие и маленькие, браслеты превратились в змей и перстни тоже, и даже бусы-желуди рассыпались какими-то мерзкими летучими змейками, которые вились вокруг Белого Волка и беспрестанно атаковали его.

Белая шерсть его пестрела кровавыми пятнами; змеи обвивались вокруг его лап, взметнувшись на шею, пытались удушить, однако он был неодолим и неутомим. Змеиное воинство карги явно слабело, сама Ноктуа пятилась, пятилась, однако на морде ее не было страха, а медвежья косматая челюсть по-прежнему щерилась в злобной ухмылке.

Она что-то задумала, ясно! Какой-то подвох!

И стоило мне об этом подумать, как произошло нечто очень странное.

Ведьма сорвала с пояса свой топор и… рубанула ржавым лезвием одну из своих самых больших змей. Напополам ее разрубила!

Две половинки тугого змеиного туловища резко дернулись – и замерли, а раздвоенный язык, высовывавшийся из змеиного ядовитого рта, безжизненно повис.

Она сдохла.

Спятила Ноктуа, что ли?! Своих же союзников рубит?!

И тут я заметил, что ржавое лезвие топора сделалось черно-зеленым, а Белый Волк отпрянул с тем же выражением ужаса в глазах, которое я уже заметил раньше.

Значит, могучий, страшный Ликантроп почему-то боится этого топора, которым была убита змея… Может быть, это какое-нибудь неодолимое средство против оборотней?

Ведьма взмахнула топором – Белый Волк отпрянул, увернулся от удара, но наткнулся спиной на непроницаемую стену, окружавшую место битвы, и упал. Ведьма снова замахнулась…

И тут я рванулся вперед и вцепился зубами в руку ведьмы – в ту самую, которой она сжимала топор.

Ноктуа издала дикий, чудовищный, пронзительный, оглушительный вопль, завизжала… может, именно так кричал-свистел Соловей-разбойник, Одихмантьев сын, потому что я ну реально, ну просто физически, ну всем существом своим ощутил вот это самое, про что в былине «Илья Муромец и Соловей-разбойник» – мы ее в школе проходили – читал: