Книга Разведка - это пожизненно - Всеволод Радченко

Именно в это время в Женеве разразился «небольшой скандал». На Запад вместе с семьей «ушёл» молодой, но, как говорят, подающий надежды физик, работавший в Женеве в ЦЕРНе (европейская организация ядерных исследований). Тогда это стало «неприятной сенсацией», дело разбиралось в ЦК КПСС и анализировалось в КГБ. Вскрылись определенные слабости в нашей работе в Женеве в целом, и особенно по линии контрразведки. Было принято решение направить меня в Женеву. Одновременно был расширен штат резидентуры. Мне была предложена новая должность советника представительства СССР при отделении ООН в Швейцарии; после почти полугодовой подготовки к поездке во Францию я быстро был оформлен и через две недели отбыл в Женеву.

Во время моей работы в службе Активных мероприятий возникла идея обобщить накопленный опыт разоблачения идеологических диверсий западных спецслужб. Начальник службы И.И. Агаянц идею поддержал и посоветовал написать небольшую монографию, выделив, в частности, успешное разоблачение «Записок Пеньковского». Через несколько месяцев книга мной была написана. Издать её предложила Высшая школа КГБ (теперь Академия ФСБ). Книга была издана, конечно же, под грифом «секретно». Буквально на следующий день после принятия решения о моей командировке в Швейцарию ко мне в кабинет зашёл начальник кафедры разведки Института разведки (теперь Академия им. Ю.В. Андропова) Кравцов Евгений Иванович и без предисловий предложил мне защищаться на его кафедре. В качестве кандидатской диссертации была выбрана моя вышеупомянутая книга, которую он получил и рассмотрел, как очень подходящую для защиты монографию. Я сказал, что уезжаю в длительную командировку, и дата отъезда назначена через две недели. Кравцов тут же предложил, что саму защиту можно назначить на весну, то есть через несколько месяцев, и на неё меня вызовут. Он пояснил, что от меня ничего уже не требуется, так как монография опубликована. Я должен только сдать экзамены «кандидатского минимума». Он был так убедителен, что я решил рискнуть и сдать необходимые экзамены до отъезда. Результаты экзаменов я передал Кравцову и вскоре выехал в Женеву. В июне того же года я получил телеграфное указание Центра приехать на пять дней в Москву для защиты диссертации. Важным фактором в моей защите было то, что моим главным оппонентом был начальник управления «К» генерал Бояров. Его выступление отличалось компетентностью и содержало хорошую оценку моей монографии. Защита прошла успешно, и через два дня я был уже вновь в Швейцарии. По результатам защиты мне присвоили степень кандидата юридических наук.

На этот раз моей важной задачей являлось контрразведывательное обеспечение безопасности важных советских делегаций. За время моего пребывания в Швейцарии в Женеве работали по несколько лет такие ответственные делегации, как делегация на Совещании по стратегическим видам вооружения ОСВ или, как называли ее во всем мире, CAЛT, большая делегация на конференции по вопросам Европейской безопасности (я был включён в состав этой делегации), делегация на конференции ООН по морскому дну и множество советских делегаций на различных конференциях в многочисленных международных организациях.

Помимо этого при мне в Женеве проходили важнейшие политические встречи: встреча министра иностранных дел Громыко с государственным секретарем США Киссинджером, совещание по Ближнему Востоку с участием министров иностранных дел заинтересованных государств и т. д. Отмечу, что основные конференции в кругах нашего представительства получали забавные прозвища: так, участников конференции по морскому дну называли «подонки», а тех, кто работал на конференции за европейскую безопасность, — «зае…сты».

Советская колония насчитывала до 800 человек. Один из моих друзей говорил так: «Хорошее место колонией не назовёшь». И в этом отношении он был прав. Специальные службы, в первую очередь американцев и их союзников, активно работали по изучению советских представителей в Женеве, не без основания считая, что они и, прежде всего, международные чиновники, разбросанные по многочисленным организациям, были доступным материалом для вербовочной разработки или склонения к невозвращенчеству. В то время это стало «модным направлением» деятельности западных разведок.

Припоминаю несколько типичных эпизодов из жизни «советской колонии» в Женеве.

«Дело Балахонова»

Балахонов — прибыл переводчиком в Европейское отделение ООН. Он, видимо, сотрудничал в Москве с нашими внутренними органами, и мы получили рекомендации установить с ним контакт и в Женеве. Однако довольно скоро наш офицер безопасности, опытный разведчик, доложил мне, что установление какой-либо формы контакта с Балахоновым нежелательно.

Было отмечено, что он регулярно выпивает, если не сказать пьёт, в пьяном виде куражится. Короче, этого неуравновешенного человека что-то толкнуло, как мы потом выяснили — испуг быть откомандированным из Женевы, на «невозвращенчество». Он ничего другого не придумал, как обратиться с просьбой о политическом убежище к швейцарцам. И если, как хорошо известно, американцы подбирали всякий, даже «прогнивший товар», то швейцарцам такой «политический эмигрант» вовсе не был нужен.

Швейцарцы вывезли Балахоновых в небольшой городок Фрибург, поселили в дешёвую гостиницу, приставили к ним примитивную охрану и стали допрашивать. Балахонов, собственно, ничего серьёзного швейцарской контрразведке сообщить и не мог. Он попытался высказать подозрения в отношении нескольких сотрудников нашего представительства, как о разведчиках, но, видимо, всё это выглядело примитивно и неубедительно.

Советское посольство выступило с соответствующими нотами, требуя сообщить о судьбе Балахоновых, а через несколько дней, когда выяснилось, что они находятся в Швейцарии, посольство и представительство потребовали встречи с ними. Швейцарцы упрямо молчали и во встрече отказывали. Случилось так, что нам стало известно, что жена Балахонова не только испугана, но и активно недовольна всем происходящим. Имея кучу родственников в Москве и вполне обустроенную жизнь, она никак не могла быть в восторге от пребывания в третьеразрядной гостинице в отсутствие всякой положительной перспективы. Советская сторона продолжала настаивать на встрече с Балахоновыми, заявляя, что их удерживают против воли.

Прямо в эти дни в Берн должна была прибыть советская правительственная делегация во главе с заместителем министра иностранных дел Ковалёвым. Эпизод с Балахоновыми в то время хотя и не представлял особо серьёзной проблемы, но был неприятным. Наш Центр запросил от меня детальное объяснение по всему делу. Мы изложили нашу версию и характеристику Балахонова, подчеркнув, что уже сообщали о том, что отказались сотрудничать с ним в условиях Женевы.

Моё начальство в Москве, как мне потом стало известно, с удовольствием восприняло эту информацию и представило соответствующий доклад в КГБ. Одновременно я настаивал на том, чтобы поручить главе советской делегации Ковалёву потребовать у швейцарцев на высшем уровне разрешить встречу советских представителей с Балахоновыми.

Наша уверенность в пользе такого демарша базировалась на имевшейся у нас информации о том, что жена Балахонова готова вернуться в Москву и просто не знает, как к этому подступиться. Предложение было принято, и в директиву Ковалёва был включён пункт по Балахонову. Со слов самого Ковалёва, он сделал это заявление в достаточно жёсткой форме, подчеркнув, что требует встречи советских представителей как с Балахоновым, так и с его женой. Заявление было сделано самому президенту Швейцарии. Президент выразил удивление, сказал, что различных эмигрантов в Швейцарии всегда было достаточно, что он якобы не в курсе дела Балахоновых, и стоит ли этому вопросу придавать серьёзное значение. На это Ковалев заявил, что всё, что он говорит господину президенту, он говорит от имени советского правительства, и это не может не носить самого серьёзного характера.