Книга Последние дни - Раймон Кено

Он также спасался от отчаяния, когда читал. Например, событием становились для него такие книги, как «Человек, которого звали Четвергом»[68]или «Хамелеон». Чтобы обрести равновесие, он прочел Гете, хотя совсем его не любил, а еще, уступая определенной интеллектуальной моде, принялся увлеченно изучать томизм — это он-то, атеист.

Тем временем его бабушка, загнивавшая в дальней комнате, состарилась настолько, что от старости стала агонизировать. Это продлилось два дня, поскольку душа у нее приросла к телу, как говорил Тюкден-старший. Время от времени Винсен заходил посмотреть, что происходит: старуха по-прежнему хрипела, вцепляясь в простыни. Он смотрел на нее несколько минут; потом ему говорили, что стоять здесь нечего; тогда он уходил. В его жизни это мало что меняло. В это время он читал «Общее чувство», произведение одного преподобного отца[69], и ему было страшно интересно; в бильярде он достиг таких успехов, что в тот день побил Бреннюира. А когда вернулся, все близилось к концу. Наняли милую женщину, внимательно следившую за шагами Смерти и вязавшую шерстяные носки для своего мужа, инспектора газовой службы, у которого мерзли ноги.

Семья уселась за стол.

— Бедная старушка, ничего не осознает, — сказал Тюкден-старший.

Мадам Тюкден вздохнула. Это была всего лишь ее свекровь — но свекровь, которая никогда не делала ей ничего плохого. Без нее и этой квартиры бы не было. Пришлось бы оставить Винсена в Париже одного, и бог знает, что с ним могло бы случиться.

После ужина убрали со стола. Винсен принялся работать, его отец — просматривать газету, а мать — читать роман. Ровно в десять месье Тюкден встал и сказал:

— Пойду посмотрю.

Жена инспектора невозмутимо сказала ему, что это может продлиться еще некоторое время.

Он отправился спать; за ним — его благоверная. Винсен, оставшись один, работал до часа. Потом ему захотелось пить. Он выпил стакан вина. По улице проезжали машины мусорщиков; их был целый десяток; он узнал их мирную вереницу. Подумал, что неплохо пойти посмотреть на происходящее в дальней комнате. Медленно открыл дверь. Жена инспектора газовой службы спала. Бабушка тоже. Она была совсем желтая, и глаза ее оставались открытыми. Она лежала, вцепившись в простыни своими пухлыми и короткими пальчиками с длинными и черными ногтями. Винсен тихонько закрыл дверь и пошел спать, смутно думая: «вот и все», «как просто», «ничего особенного». Он тут же уснул.

На следующий день бабушка лежала опрятная, подбородок был подхвачен лентой. Предстояло заняться формальностями. Винсен сопровождал отца. День был не из веселых, и вечером месье Тюкден чувствовал себя довольно усталым. Перед тем как садиться за стол, он вдруг непонятным образом даже пролил слезу, но жена его пристыдила. В тот вечер Винсен закончил чтение «Общего чувства», произведения одного преподобного отца.

Затем бабушку положили в гроб и похоронили. По гражданскому обряду, ибо семья Тюкдена богопочитанием не увлекалась. У старушки был склеп на кладбище Монпарнас; муж дожидался ее там несколько десятков лет. Все прошло нормально. Появились несколько дальних родственников, потом ушли. Винсен попытался думать о смерти.

Не получилось.

Месье Тюкден обменял свою четырехкомнатную квартиру на трехкомнатную, также расположенную на улице Конвента, но ближе к метро. Это принесло ему небольшую прибыль. Винсен с удовольствием сменил бы квартал (приключение), но у стариков теперь были здесь свои привычки. Единственное преимущество, которое он обрел в такой перемене, — это появление небольшого письменного стола в своей комнате; его способность к уединению таким образом возросла. Но все это мало что изменило в его жизни. Он продолжил играть в бильярд и читать. И периодически проваливался в омерзительное отчаяние, от которого его внезапно избавлял упорный и смешной оптимизм, абсурдная жажда жизни.

Тем временем гильотинировали Ландрю.

Однажды Тюкден открыл для себя площадь д’Аллерэй и сел там на скамейку. Было десять часов утра. Погода была хорошая. Иногда мимо проезжала машина. Иногда проходил пешеход. Играли дети. На террасе кафе сидел хозяин и курил, читая газету. Время от времени рядом в доме пела женщина. Хорошая погода. Десять утра. Тюкден сидел на скамейке.

Конечно, ни одна из этих вещей сама по себе не имела смысла, и всем им, проходя через становление[70], суждено было погибнуть. Разве это не была их реальность? Разве не зависела она не от чего иного, как от них самих? В чем же была их реальность? Из чего состояла их реальность? Было ли это Бытие или Существо? Если бытие представляет собой реальность вещей, то почему же этих вещей не было (ведь обреченность больше-не-быть не есть бытие)? Если это Существо, то почему оно множественно? Отчего все-таки существуют вещи и отчего они должны погибать?

Один из детей заплакал. Старик покинул один из домов и потащился к скамейке, куря старую трубку. Хозяин кафе закончил с чтением и с сигаретой и зевал на солнце. Две экономки перекрикивались с разных сторон площади. Торговец одеждой принялся петь. От одной улицы к другой по диагонали побежала кошка. Деревья зеленели, ибо было самое время. Одно из них опи?сал пес, предварительно хорошенько обнюхав, а затем отправился с визитом к следующему. Женщина пела теперь «Время вишен». Тюкден почувствовал, что готов заплакать, его растрогало несуществование вещей.

Как их спасти? Да, как можно спасти вещи? Как вырвать их из ничего, как избавить от Бытия? Как придать частному смысл бытия в самом себе? Как придать мгновенному характер и становления, и вечности?

Он вспомнил переписанную им фразу из Гете. Вынул из кармана блокнот и стал ее искать. На первой странице были адреса; на следующих — даты и ряды цифр, показатели его успехов в бильярде. Затем шли цитаты из Гете, и первая из них, написанная большими буквами, гласила: niemand demorali-sieren[71].

Гёте продолжал:

— Проникнуть хочешь в бесконечность — конечное познай со всех сторон. Жизнь новую в глобальном видеть хочешь? Сумей глобальное узреть в ничтожно малом[72].