Книга Кровавый приговор - Маурицио де Джованни

— Спасибо, бригадир, но этого не надо. Я сумею справиться сама. Знаете, сколько ран было у моего сына, когда он маленьким играл в этом переулке? Все матери нашего квартала немного медсестры.

Майоне снял фуражку и стал вертеть ее в руках. В голосе Филомены было что-то такое, из-за чего он все время чувствовал себя виноватым. Как будто в том, что у нее на лице эта рана, есть немного и его вины.

— Синьора, я знаю, что вам будет неприятно говорить на эту тему. Но у меня особая профессия: если я видел, если я знаю, что кто-то сделал такое с вами, мой долг, я уже говорил вам, расследовать это и поймать виновного. Я полагаю, что вы боитесь сказать, потому что… В общем, что кто-то сделает что-нибудь с вами или вашим сыном. Я… Не беспокойтесь, я не предприму ничего, что может быть опасно для вас. Но если кто-то совершает зло, он должен за это расплатиться.

Слушая это, Филомена глядела прямо в глаза бригадиру, а он, наоборот, не знал, куда отвести взгляд. Это утро, третье утро весны, было холодным, но Майоне обливался потом, словно поднимался по склону вулкана среди лавы.

— Благодарю вас, бригадир. Я вам уже говорила и повторяю снова, что не хочу ни на кого подавать заявление. Иногда бывают… обстоятельства, которые выглядят не такими, какие они на самом деле. Это я могу вам сказать и это вам говорю.

— Но если… если вы… Я должен допросить вас, если у вас есть… В общем, если вы поддерживаете близкие отношения с каким-нибудь мужчиной. Ревность иногда сводит людей с ума.

Наступила тишина — тяжелая и давящая, как могильная земля. За дверью, в далеком мире, пел женский голос:

Скажите ему, что он — майская роза,

Что я потеряла сон,

Что всегда думаю о нем,

Что он моя жизнь.

— Никого нет, бригадир. С того дня, как умер мой муж, я не знала ни одного мужчину. А это было два года назад.

Ее голос! Уверенный и суровый. И далекий, словно доносится со дна моря. Майоне вздрогнул: он почувствовал себя так, словно выругался посреди собора в тот момент, когда епископ раздает Святое причастие.

— Простите, синьора. Я вовсе не хотел, я никогда не думал поставить под сомнение вашу добродетель. В таком случае, нет ли кого-то, кто вам угрожает? Скажите мне об этом, направьте меня на верный путь.

— Бригадир, вы опаздываете на службу, а я на работу. Я уверена, что у вас есть дела более важные, чем мое. Не волнуйтесь: я совершенно спокойна. Со мной ничего не может случиться. Больше ничего.

Майоне в полумраке отыскал взглядом глаза Филомены и всмотрелся в них. В ее взгляде он прочел презрение и убежденность, которая казалась ему нелепой. Она действительно была уверена в том, что говорила. Бригадир вздохнул, надел фуражку и сделал шаг назад.

— Хорошо, пусть пока будет так. Если вы этого хотите… Но я стану возвращаться до тех пор, пока не буду знать точно, что ни вам, ни вашему сыну ничего не угрожает. Если вспомните что-нибудь, пришлите кого-нибудь за мной, отсюда до управления полиции всего пять минут ходьбы.

Он повернулся и едва не столкнулся с той женщиной, чей крик привлек его внимание два дня назад и которая с таким презрением отозвалась о Филомене. На этот раз она держала в руке миску и хмуро смотрела на бригадира.

— Донна Филоме, это я, Винченца. Можно войти? Я принесла вам чашку бульона. Вам нужно что-нибудь?

Иногда кровь изменяет людей, подумал Майоне. Он кивком попрощался с женщинами и ушел.

Из соседней квартиры нижнего этажа только что вышел мужчина, у которого голова раскалывалась, словно после выпивки. Он пил вчера вечером и позавчера вечером тоже. Плохое вино, табачный дым, грубые веселые песни. Все это, чтобы найти в себе силы уснуть. Чтобы спать без «гадости», после которой он утром чувствовал себя так же, как сейчас.

«А что мне делать — бедняге, который остался без жены? — думал он, спеша на стройку, где работал. — Что мне делать — не жить больше? Или искать себе другую жену?» А кто пойдет за такого жениха, как он, — с дочерью и без гроша?

Сальваторе Финицио, отличный каменщик, вдовец. Мужчина, у которого мало возможностей повеселиться и мало еды. Который должен заботиться о своей дочери Ритучче, должен ее содержать. И если он иногда от вина и усталости забывает о своей покойной Ракеле, разве он должен винить себя за это? Господь, если он наш вечный небесный отец, все понимает. И простит его. Пресвятая Дева, как же болит голова!

25

Комиссару Ричарди никак не удавалось выбросить из головы свой сон. Он снова слышал в своем сознании голос матери, который наяву совершенно не помнил. Этот властный голос приказал ему быть хорошим и учиться. Учиться чему?

Сидя за письменным столом в своем кабинете, Ричарди вертел в руках свое тяжелое свинцовое пресс-папье — осколок гранаты, привезенный с фронта, подарок управляющего его имением.

На столе лежали его бумаги — множество листов и листочков. Вместо того чтобы записывать свои мысли на клочках бумаги, ему бы надо навести порядок в голове, взять тетрадь и делать записи в ней. Такую тетрадь, как та, куда записывала время приема посетителей старуха Кализе. Господь не купец, который платит по субботам.

И тут его ум, словно молния, озарила мысль. А в следующий момент, как при любой грозе, раздался гром: Ричарди осознал, каким дураком оказался. Комиссар полиции замер на месте с куском свинца в руке, глядя со стороны на собственную глупость.

— Майоне!

* * *

Он поднял ставню до середины окна, как делал каждое утро. А ведь он знал, что другие коммерсанты на улице Толедо велят открывать магазины продавщицам, а сами приходят позже. Они смеялись над ним и говорили друг другу: хорош дон Матео де Роза! Продавцом родился, продавцом и остается, когда стал хозяином. Они думают, что он этого не знает, что он не замечает ничего. Но он знал что делал.

Надевая рулоны ткани на деревянные стержни, он взглянул на свое отражение в зеркале, которое было поставлено здесь для клиентов. Небольшое брюшко у него, конечно, есть. И волосы понемногу выпадают, причем не так уж медленно. Но усы у него черные и хорошо завитые, а красивый клетчатый жилет и золотая цепочка от часов показывают всем, что дон Матео де Роза — хозяин.

Он всегда знал, что станет хозяином. Знал это с тех пор, когда работал на старика Сальваторе Иовине, самого крупного торговца тканями в Неаполе, который получил от жизни все, что хотел, кроме сына-наследника. И тогда он женился на дочери Сальваторе, уродине Вере. Усы у нее были чуть меньше его усов, зато борода была больше. На нее невозможно было смотреть даже издалека, но благодаря своим деньгам она имела больше поклонников, чем Пенелопа.

И когда старик Иовине скончался, оплевав кровью кусок бежевой ткани, прекрасный, как все семь сказочных красавиц сразу, Матео стал хозяином после него. Это правда, что старик все оставил дочери. Но мужчина в семье он, Матео, разве не так? И потому, если он не был в своем темном доме, коснуться которого было противно даже солнцу, он занимался магазином.