Книга Всем сестрам по серьгам - Инна Туголукова

— Как же это можно утаить? — удивился Викентий. — Пятьдесят тысяч на голову свалятся неизвестно откуда?

— Да нам лишь бы свалились! Решим потом откуда. Ему-то, как я понимаю, ни Ленка не нужна, ни ребенок. Хорошо, если деньгами откупится. Главное, чтобы она не узнала, а то еще и не возьмет. Я ее знаю: с виду овца, а на деле кремень-девка. Стержень в ней есть, душа. Гордая она. Подачки не примет.

— А если он захочет признать ребенка?

— Не знаю, Палыч, я ведь с ней не разговаривала. А только не зря она этого ребенка оставила. Ну, не снасильничал же он ее! И сама бы она к нему в постель не прыгнула, это я тебе точно говорю. А уж как там было на самом деле — Бог весть.

— Ну что ж, — вздохнул Викентий Палыч, — попробуем выслушать другую сторону. Попытка не пытка. Хотя даже не знаю, как к нему с этим подступиться.

— Ты ему прямо скажи… — начала было Фаина.

— Ну, ты поучи меня, поучи! — отмахнулся Викентий. — Там, знаешь, тоже не все так просто. Я ведь Андрея еще мальчишкой знал, мы с его старшим братом дружили, с Мишкой. Теперь-то все нивелировалось, а тогда разница в десять лет казалась колоссальной. Но все равно я его прекрасно помню тогдашнего. Он всегда очень целеустремленным был — если чего захочет, добьется во что бы то ни стало.

— Честолюбивый, — определила Фаина.

— Пожалуй, — согласился Викентий Палыч. — Во всяком случае, любую неудачу переносил чрезвычайно болезненно. Потом Мишка в Америку уехал, в Штаты. Долго бедствовал, мыкался, неприкаянный, пока наконец не устроился как человек. Сейчас-то у него все в порядке — работает в частной клинике, зарплата тринадцать тысяч в месяц…

— Долларов? — подивилась Фаина.

— Нет, рублей. Ему туда персонально из России привозят, — съязвил Викентий.

— Во как там врачей уважают! — не стала обижаться Фаина. — Не то что здесь.

— А здесь вообще никого не уважают. Здесь кто смел, тот и съел. В общем, свой дом он купил, обустроился, но как-то отошел от нас за эти годы, отдалился. Звонит иногда, а вот не приезжал ни разу и к себе не зовет. Странно, но факт.

— А может, врет он, что так уж все благополучно?

— Да нет, тут другое. Ну да Бог ему судия. Так сказать, классический отрезанный ломоть. Родителей жалко. Очень они у них славные. После Мишкиного отъезда всю свою любовь, все надежды на Андрее сосредоточили. Переживают сильно, когда у него что-то не ладится. Особенно личная жизнь. А с этим делом как раз все пошло наперекосяк.

— А как же они в больницу к нему ни разу не пришли? Что-то тут у тебя не сходится.

— Да все у меня сходится. Не знали они про больницу, волновать он их не хотел. Я в этом доме часто бываю. Своих стариков давно схоронил, вот они да свекровь вроде как мне их заменили. Это ведь очень важно — иметь такую защитную стену. Рухнет она, и все — пришел твой черед. Нет у тебя такого ощущения? Пока твои старики живы, ты еще и сам ого-го!

— Ну как же, — согласилась Фаина. — Я-то сама давно на передовой. Одна, как куст на ветру. А за мной только дочка. Вроде как я ее прикрываю.

— Отец их, Николай Иванович, хороший врач был, заведовал в нашей больнице гастроэнтерологическим отделением. А когда все разваливаться стало в конце восьмидесятых, открыл свою фирму, начал торговать медицинским оборудованием. И неплохо у него пошло поначалу. Квартиру они Андрею купили, машину хорошую. Потом дефолт грянул, наехали на него, в общем, обычная история. Фирма осталась, но, можно сказать, ничего уже не приносит, никакого особого дохода, так, по мелочи.

— А что ж этот твой приятель так ни разу и не женился? — задала Фаина давно мучивший ее вопрос.

— Вот я как раз к этому и веду. Был он женат, но не по большой, как это принято говорить, любви, а по мгновенной вспышке страсти.

— Это как же так? — подивилась Фаина.

— На сборах где-то увидел девчонку, привез в Москву, женился — и ничего у них не получилось. То ли разные они совсем оказались, то ли она тут затосковала, не вписалась в столичную жизнь. На работу так и не вышла, сидела дома, вела хозяйство. И вот от этой, видимо, тоски, от одиночества, от понимания, что не пара они оказались, или, уж не знаю, от чего, стала она попивать. И тут уж получился замкнутый круг: чем больше она пила, тем стремительнее они отдалялись друг от друга, и наоборот. А впрочем, такие диагнозы ставить сложно — слишком личное это дело, для посторонних глаз никак не предназначенное. У каждого свое, густо замешенное — чужому не разобраться. Себя-то порой не поймешь, где уж тут со стороны.

— А детей-то не нажили?

— Не было детей. Но ему и без них сполна хватило. С нелюбимой, чужой, по сути, женщиной жить тяжело, а уж с алкоголичкой!..

— Что же так долго терпел, не разводился?

— Совестливый, как ты говоришь. Понимал, что, по существу, сломал ей жизнь. Выдернул из привычной среды, как морковку из грядки, а на новой грядке не прижилась. Он и сейчас страдает, может, даже больше, чем прежде. Считает себя виноватым в загубленной чужой жизни. Вот ты смотри, как бывает! Он ведь толковый парень, наполовину ничего не делает. МАИ окончил с красным дипломом и, наверное, многого мог достичь в профессии, но перевесило увлечение спортом. И здесь он тоже многого достиг. Теперь у него свой клуб, своя команда и, увы, серьезные проблемы с позвоночником. Отныне его удел — жизнь под дамокловым мечом.

— Ничего, — поджала губы Фаина. — Он с этими проблемами до ста лет перекантуется. Ведь, ты гляди-ка, с постели встать не мог, а девку испортил и не поморщился. И как он только уговорил ее такую? Какие слова нашел? Видно, богатый опыт у твоего приятеля.

— Богатый не богатый, а печальный — это точно.

— Что так?

— Да вот с тех пор, как развелся, уж больно бабы ему попадались… предприимчивые. У него теперь к женитьбе стойкий иммунитет выработался.

16

Фаина ушла, а Викентий Палыч остался сидеть в своем кабинете, чувствуя, как решимость действовать постепенно сменяется апатией и раздражением.

Почему он должен вмешиваться в чужую судьбу? Решать чьи-то проблемы, когда своих невпроворот? И главное, как он будет это делать? Позвонит Шестакову и скажет: «Андрей, ты не прав. Нельзя безнаказанно лишать невинности скромных девиц, даже если они сами этого очень захотят. За все в жизни надо платить, тем паче за удовольствие. Твое удовольствие стоит пятьдесят тысяч. Отдай их обесчещенной девице, и она больше никогда не потревожит твоего покоя»?

Викентий усмехнулся, представив изумленную физиономию приятеля. Впрочем, тот оправится быстро и пошлет его далеко и надолго. И между прочим, правильно сделает. С чего бы это ему, Викентию, соваться в чужую жизнь, если он и в своей-то собственной напутал так, что не может свести концы с концами? Уж не затем ли он столь подробно расписывал Фаине проблемы Шестакова, чтобы заранее убедить и ее, и себя в невозможности возложенной на него миссии?