Книга Семь чудес и ключи времени - Питер Леранжис

– Э-э, профессор Бегад, – неуверенно начал я, вновь кладя руку на камень, – можно я возьму его к себе в комнату? Изучу получше.

Он с любопытством посмотрел на меня.

– Конечно. Но имей в виду, тебе еще очень и очень долгое время придется мириться с моим постоянным присутствием рядом.

От этого замечания меня передернуло.

Сунув камень в карман, я отметил, что он теплый.

* * *

– Не нравится мне, как он говорит о Вендерсе, – сказал я в столовой, поднимая камень к огромной люстре, похожей на голову Медузы Горгоны.

– А мне не нравится, как он вообще говорит, – добавил Марко. – И что он имел в виду под постоянным присутствием рядом?

Мы вчетвером сидели за угловым столиком в столовой. Если верить Эли, здесь микрофоны, установленные в люстре, оказывались бесполезны. Тот огромный банкетный стол, накрытый в мою честь в первый вечер, оказался составлен из множества квадратных столиков, которые теперь вновь были рядами растравлены по залу. Многие были заняты, за ними сидели, склонившись над какими-то бумагами, ноутбуками, планшетами и другими устройствами, самые разные люди, все с головой погруженные в разговоры.

– Пустые фантазии сломленного горем отца, – повторил Касс, имитируя голос профессора Бегада. – Что он вообще знает о боли из-за утраты дорогого человека?

Эли пожала плечами:

– Может, и знает. Он достаточно пожил, чтобы успеть похоронить родителей, ну или хотя бы дедушек и бабушек.

– Да в нем сочувствия – как в дохлой селедке! – воскликнул Марко. – И мне все равно, пусть даже он это услышит!

Я все это время не отрываясь смотрел на слова, написанные на камне, их расположение не давало мне покоя.

– Ребят, – наконец сказал я, – вам не кажется, что здесь что-то зашифровано?

Эли наклонилась, чтобы взглянуть поближе:

– Звучит странно. Хотя, может, это какой-то современный белый стих. Вроде как он весь в бездонном отчаянии, воет ветер, льет дождь, не за что уцепиться, даже песка нет… А он ничего не может поделать с обстоятельствами, подобно жалкому прутику склоняется под их гнетом… Прямо как в «Ромео и Джульетте». Кстати, лучшей интерпретации, чем у Дзеффирелли, не сняли до сих пор, но разговор не об этом. В любом случае он явно скорбит о своем сыне. Настолько сильно, что, возможно, даже мечтает о собственной смерти, чтобы наконец освободиться от этого.

Мы все пораженно уставились на нее.

– Ты это только что придумала? – спросил Марко.

– Отурк, – сказал Касс. – На уроках литературы я буду сидеть с тобой.

Эли покраснела.

– А что насчет расстановки слов? – вернул я их к реальности. – Вам не кажется, что они очень странно выглядят? Будто поделены на две колонки, одна под именем «Бёрт», другая – под фамилией «Вендерс».

Касс тоже наклонился к камню:

– Думаю, это просто так выглядит. Камень неровный и скошенный к краям.

И они переключились на другие темы, обсуждая успехи Марко в боевых искусствах, улучшения, которые Эли внесла в систему безопасности Института Караи, и способность Касса по памяти воспроизвести топографическую карту морского дна вокруг острова. Все трое умирали от желания поскорее вернуться завтра к тренировкам.

Помешанная кинофанатка, Мистер Память и Атлет Столетия.

Никто не воспринял мою идею всерьез.

Я понял, что, должно быть, чувствовал Герман Вендерс. Бездонное отчаяние. Ничтожный прутик.

Глава 18

Один лишний

Ровно в шесть утра мой будильник разразился возмутительно громким писком, но его оказалось едва достаточно, чтобы меня разбудить.

Сев, я снял с вбитого мной в стену крючка нитку. И нитка, и крючок были частью бесхозного хлама, который я притащил в карманах из гаража. Другой конец нитки тянулся через блок на потолке к деревянной вешалке. На ней висела моя рубашка. Теперь же она опустилась и оказалась за моей спиной – так, что низ как раз касался простыни.

«Неплохо».

Сняв пижаму, я всунул руки в рукава рубашки, стянув ее с вешалки. Затем я спрыгнул с кровати прямо в распахнутые с помощью подвешенных на нитках с потолка прищепок джинсы, ожидающие меня на полу. Прищепками же я прикрепил к концам штанин носки, а под ними поставил расшнурованные кроссовки. Супербыстрый и легкий способ одевания.

Рубашка – штаны – носки – обувь.

Сняв прищепки и зашнуровав кроссовки, я посмотрел на часы.

– Шестнадцать секунд, – пробормотал я.

Стоит над этим поработать.

Очередной день, посвященный поискам Великого Дарования Джека, не внушал ни капли радости.

Сегодня я должен был помогать шеф-повару Брутусу в приготовлении завтрака. Опаздывать было нельзя.

Я побежал напрямик к трапезбюлю, по пути миновав спорткомплекс, двухэтажное стеклянное здание со стадионом снаружи и бассейном, размерами не уступающим олимпийским, баскетбольными площадками, тренажерными залами и комнатами для занятий боевыми искусствами внутри. В одном из окон я заметил Марко в снаряжении для скалолазания, взбирающегося по вертикальной каменной стене. Похоже, для него это было как нечего делать. Марко мне нравился, но еще я его ненавидел.

Обогнув восьмиугольник трапезбюля, я зашел на кухню. Размеры ее поражали воображение, стены были заставлены белыми полками, прогибающимися под тяжестью мешков с мукой и сахаром, канистр с маслом и уксусом. В конце комнаты толстые двери скрывали за собой огромные холодильники – всякий раз, стоило кому-то распахнуть их, оттуда вырывалось холодное облако. Кухонные рабочие с невероятной скоростью готовили омлеты и наполняли чашки фруктовым салатом.

Брутус опоздал; раскрасневшийся и едва переводя дух, он ворвался на кухню. Наш шеф-повар был обладателем круглого одутловатого лица и впечатляющего своими размерами живота. Оказавшись на месте, он так зыркнул на меня, будто это я был виноват в его опоздании.

– Займись бисквитами, – приказал он, кивнув на длинный стол, ломящийся от продуктов. – Двести штук. Все необходимое найдешь на столе.

Двести бисквитов? Да я даже один не знал, как приготовить.

– А есть рецепт? – осторожно спросил я.

– Просто отставь то, чего нет в бисквитах! – отрезал Брутус и поспешил отчитать кого-то еще.

Я сглотнул. Взял фартук. И помолился.

* * *

– Я опять могу говорить – дантист заделал дырку! – возвестил Марко, врываясь в корпус после завтрака.

Я рухнул на кровать, подняв облако муки, и сконцентрировался на смыве всех воспоминаний об утренних упражнениях с приготовлением бисквитов в унитаз своей памяти.