Книга Молоко с кровью - Люко Дашвар

– Да поверните! Поверните, чтобы видно было, – расплакалась, и недоумевающая акушерка покрутила новорожденным перед Марусиным лицом. – Или не рады?

– Муж умрет от счастья, – прошептала. Зачем-то приложила руку к груди, слабо улыбнулась, и акушерка положила малыша просто Марусе на грудь.

Маруся посмотрела на белое личико с черными глазенками и такими же черными кудрями, осторожно прикоснулась к малышу.

– Вот, сыночек, теперь ты мое намысто.

Акушерка рассмеялась.

– Это точно! У меня двое. Близнецы. Уже по двадцать лет, а до сих пор у меня на шее. Ну ничего… Муж есть, поднимете.

Через неделю после Маруси Татьянка прямо в библиотеке родила рыжую девочку.

Ясно, что не нарочно целилась, чтобы среди книг мучиться. Еще за месяц до срока пошла в декретный отпуск, но иногда заглядывала в библиотеку, чтоб объяснять школьнице Маринке, которая взялась после уроков в библиотеке подрабатывать, как вести учет книг, формуляры составлять и беречь книги от пожара, потому что были в Ракитном такие читатели, которые прямо с сигаретами пытались в библиотеке толочься.

И в тот день заскочила. Даже ухватила стопку сданных читателями книг, чтоб отнести их на полки, три шага ступила…

– Ма-а-а-ма! – испугалась. На пол опустилась. – Ну, все! Помру!

Не померла. Пока быстроногая Маринка вихрем слетала к Нине Ивановне в школу, потом в фельдшерско-акушерский пункт за медсестрой Натальей и в контору, потому что председателю колхоза абсолютно все нужно знать, Татьянка уже смирилась с обстоятельствами, лежала на полу за библиотечной стойкой и пыталась дышать так, как рекомендуют в умных книгах. Нина Ивановна и медсестра Наталья подоспели как раз к тому моменту, когда Татьянка натужилась и без промедлений и боли за несколько минут родила крикливую девочку.

– Ой! Побегу председателю скажу, что девочка! – обрадовалась школьница Маринка.

– А Степа… Степа уже знает? – спросила Татьянка.

Она еще лежала на полу, встать опасалась, хотя – смогла бы. Медсестра завернула рыжую малышку в простыню, дала Татьянке в руки. Татьянка улыбнулась и во второй раз за всю жизнь стала такой красивой, что не заметить этого было просто невозможно.

– Степа? Какой Степа? А-а! Немец! Ой! О нем я забыла, – призналась Маринка.

– Так бегом! – прикрикнула Нина Ивановна, и девчушка помчалась.

Степка как раз сидел в тракторе, смотрел в весеннюю степь, курил, как зараза, и думал, что нужно было в свое время ехать на учебу, потому что все равно Маруся стала недосягаемой, как звезда в небе, а на учебе, может быть, хоть бы как-то забыл о ней. Вытащил из кармана конфету, посмотрел, вздохнул и спрятал…

– Дядя Степан! – заорала за его спиной Маринка.

Оглянулся.

– Ты или сдурела? Какой я тебе дядя? Мне еще и тридцать не стукнуло.

– А как же мне вас звать? – растерялась Маринка.

– Степаном зови, – ответил. – А что нужно?

– Ничего. У вас дочка родилась. В библиотеке! – рассмеялась. – Верно, страх какой умной будет!

И побежала. Немец спрыгнул с трактора, окликнул девочку.

– Стой! – забормотал. – «Страх», «страх»… То-то и оно.

Маринка оглянулась.

– Вам чего еще?

– Иди сюда. Спрошу кое-что по секрету.

Подошла. Немец покраснел и тихо спросил Маринку:

– А ты ее видела?

– Кого? – не поняла Маринка.

– Ну… Девочку… Которая родилась.

Маринка весело закивала: а как же!

Немец покраснел еще сильнее и еще тише спросил:

– А нос у нее… С горбинкой или…

– Да нет! Маленький симпатичный носик. Ей-богу! Не вру!

– Вот это дело! – повеселел немец и побежал к библиотеке.

Лешка так гордился рождением сына, что настороженное Марусино настроение списывал на тяжкие муки, что выпали ей во время родов.

– Лежи, лежи, не вставай, – вился вьюном. – Сейчас баб кликну, пусть с внучком играют, а ты сил набирайся…

– Для чего? – спрашивала Маруся.

– Для жизни.

– А-а-а-а, ну разве что, – соглашалась, но день ото дня становилась все печальней.

Казалось, ничего, кроме сыночка, ее не радует. Лешка новую венгерскую стенку припер, диван с креслами, а она лишь пожала плечами, мол, и что, – и снова к малышу.

– Как же назвать тебя, сыночек, чтоб не накаркать, – мучилась, потому что уже и месяц прошел, как малыш плачет, а они с мужем никак ему имя не придумают.

– Маруся, с каких пор ты такой суеверной стала? – удивлялся Лешка и все предлагал: – Иван, Славка или этот, слышь, Карл. А что? Гордое имя. Король был такой – Карл. И Маркс тоже Карл.

– А я б назвала Жоффреем.

– Как? – Лешка едва на ногах устоял. – Маруся, остынь, любонька. В Ракитном такое имя, верно, и не выговорят, языки сломают. Как сказала?

– Жоффрей… Чтобы девки его любили. И чтобы он любил до потери памяти.

– Тю ты! Будто в жизни важнее дел нет.

– А что, есть? – На мужа сурово глянула.

– Конечно, – не расслышал угрозы. – Работу перспективную найти, денег насобирать, в новую хату накупить всего полно, чтобы перед людьми не стыдно было.

– А любовь, выходит, для тебя после того барахла?

– А что любовь… Ну, год-два, а потом люди привыкают друг к другу, горе да беда их воедино слепят – не разорвать, вот так и идут по жизни до смерти.

– Так наш год уже закончился? – Лешку очами прожгла, он и спохватился.

– Я не про нас, Маруся! Я тебя всю жизнь любить буду. Ни у кого нет такой королевы.

– Конечно! – согласилась. – И жена у тебя – самая красивая, и вот стенка венгерская, и кресла. Все у тебя самое лучшее!

– И разве плохо? – не понял.

– Да нет, не плохо, – сказала. – Вот только боюсь, чтобы ты меня в темноте с венгерской стенкой не перепутал. Или с креслами.

– Странная ты стала, Маруся, – обиделся Лешка. – Я ж для тебя стараюсь, для сыночка… Как же нам его назвать?

– Жоффреем назову! – объявила. – Хоть бейся головой об стенку… новую венгерскую.

Лешка биться об стенку не стал, но дня два все уговаривал Марусю найти хоть какое-нибудь имя, созвучное с этим Жоффреем.

– Жорка! – уговаривал. – Ну отлично же! Жора… Можно Юрием звать, а можно Георгием.

На третий день Маруся согласилась на Юрия. Как раз выходной был. Лешка спозаранку в контору смотался, на мехдворе все проверил и быстрей домой – никак на сыночка насмотреться не может. Лешка – во двор, Маруся – со двора. Разоделась, как на праздник, на шею красное намысто коралловое повесила, сыночка в одеялко завернула и на руках несет, а в доме ж колясочка стоит без дела.