Книга Сибирская любовь. Книга 2. Холодные игры - Екатерина Мурашова

– Садитесь вот сюда и сидите, я правильно привяжу. – Софи опустилась на снег у ног Машеньки.

Коронин, что-то неодобрительно бормоча, поддержал ее под локоть.

– Машенька! – К компании осторожно приблизилась Аглая. На коньках она стояла еще неуверенно и без опаски могла ехать только прямо вперед. – Ты ли это? Неужто решилась?

– Ах, Аглая, не приставайте к ней! – с досадой, не поднимая головы, бросила Софи. – Неужели не видите, Мари и так смущается, сейчас все бросит и побежит. Вы еще…

– Ах, ради бога… – поморщилась Аглая. – Охота вам возиться, так пожалте. Почему нет? Будет на монастырском пруду кружиться, после заутрени…

– Не слушайте! – зло кинула Софи, склонившись совсем низко и зубами затягивая удел. – У нее самой не идет, вот она и кидаться готова… Зато гляньте, Фаня-то наша, красавица…

Машенька вгляделась в указанном Софи направлении и тихо рассмеялась.

Дородная Фаня в бархатной малиновой шубке с хорьковой оторочкой важно и грациозно, как бригантина при полных парусах, выписывала по льду замысловатые фигуры, ехала вперед и назад, кружилась на одной ноге, поднимала кверху руки и запрокидывала голову, открывая белую полную шею. Вслед за ней, как корабли сопровождения, передвигались, едва не толкая друг друга, молодые люди. Некоторые курили, пускали затейливые дымовые кольца и тем заменяли пароходы. Другие ловко вились вокруг на манер гребных эскимосских байдар. Фаня как бы не обращала ни на кого внимания и лишь изредка останавливалась, чтобы принять на себя восхищенные взоры, возгласы и очередную горсть лущеных кедровых орешков или глазированный, обкрошившийся в кармане пряник.

– Николаша и Илья, я только вам могу Мари доверить! – решительно сказала Софи. – Берите ее и – повезли. Мари, слушайте Илью и делайте все, что он скажет. Петя, вы мне-то коньки отыскали?

Николаша осторожно поднял Машеньку, которая, как ей казалось, и вовсе не стояла на ногах, поставил на лед, на мгновение прижав к своей широкой теплой груди. Илья почтительно, но твердо подхватил ее левый локоть и начал негромко давать указания. Мимо промелькнуло острое, злое лицо Любочки Златовратской. Она каталась значительно лучше старшей сестры, но уступала поповне, Софи и ловкой, по-мальчишески уверенной в движениях Наде.

Довольно скоро Машенька поняла, что на прямых участках коньки ее вполне держат, и перестала поджимать ноги. Илья и Николаша немного расслабились. Илья стал терпеливо объяснять, как надо переносить вес, чтобы повернуть.

«Это уже, пожалуй, через край!» – решила Машенька и попросила отвезти ее назад.

Николаша вздохнул с явным облегчением, а Илья тревожно заглянул в лицо девушки, но ничего не сказал. Машенька испытала к нему за это внезапную благодарность. До сих пор она вообще как-то никогда не думала о семье трактирщиков как о людях, с которыми можно общаться. Горячие комплименты, которые повсюду расточала талантам Ильи Софи, заставили ее пристальнее приглядеться к молодому еврею, и его немного женственное, отчетливо восточное лицо показалось ей весьма добрым и привлекательным.

Усевшись на овчину и с трудом отвязав коньки, Машенька пыталась отдышаться. Хайме с почтительным поклоном поднесла ей стакан горячего чая, а Роза, поймав ее взгляд, улыбнулась ласково и слегка подобострастно.

«В Илье этой подобострастности нет совсем, только ласка, – подумала Машенька. – Может, это оттого, что он в Сибири вырос…»

Ипполит Михайлович и Надя Златовратская катались парой, скрестив руки. Коронин что-то серьезно говорил, Надя – слушала. Машеньке вовсе не нравился Коронин с его махоркой, презрением ко всему и заботой о народном благе. Да и резковатую, категоричную в суждениях Надю она не всегда принимала. Но на какое-то мгновение вдруг показалось, что вот – счастье, и так и надо куда-то идти – серьезно, рука в руке, зная, куда и за что следует отдать эту жизнь и на что можно ее достойно потратить. И пусть другие не понимают и даже осуждают, главное, что рядом есть человек, который принимает тебя всецело и разделяет все твои чаяния и идеалы… Потом Машенька представила, что этот воображаемый человек – пропахший махоркой Коронин, и ей сразу же сделалось нестерпимо скучно. Вот если бы Митя… А какие у него, интересно, идеалы?

Потом Машенька увидела Софи. Она, взявшись за руки с Николашей и сильно откинувшись назад, самозабвенно кружилась почти посередине катка. Поодаль переминался с ноги на ногу братец (в коньках это казалось затруднительным, но именно так он между тем и делал) – ненужный и нелепый на фоне этой красивой, ладной пары.

«Вот и я…» – жалея себя, начала было думать Машенька.

Почти тут же Софи оказалась рядом, шумно дыша, упала на снежную скамейку, вытянула длинные ноги.

– Уф! Как утомилась! Хватит! Вам, Мари, как? Я смотрела, вы пару мигов без поддержки стояли, это не у каждого сразу и выходит. Хорошо! Все, едем отсюда!.. Николаша, у вас ведь тоже сани здесь? Кататься! Чаю хочу! Где моя клюква? – Софи подтянула к себе туесок, прямо замерзшей, в снежных катышках варежкой сгребла ягод, положила в рот, сморщилась блаженно.

Минька принес Софи чай, она со всхлипом отхлебывала, быстро облизывая красные губы острым розовым язычком. Николаша между тем опустился на колено и принялся отвязывать ей коньки. Машенька зачарованно смотрела на высокий зашнурованный подъем, на тонкую ногу, туго обтянутую серым шерстяным чулком…

Потом куда-то скоро ехали на двух санях, останавливались возле огромных елей, трясли их лапы, с которых гулко и страшно валились промороженные пласты хрусткого снега, из-под одной выскочил ошалелый заяц, петляя, побежал через поляну, а Петя и Николаша, хлопая себя по коленям, улюлюкали вслед. Потом бегали в ледяных сверкающих полях, которые, верно, летом были покосами, кубарем катались с обрыва, проваливались в глубокий, выше пояса, снег, вытаскивали провалившихся за руки, волоком по снегу. Потом ели холодные пироги с говядиной, оказавшиеся у запасливого Ильи, потом бросали снежки в цель, пытаясь сбить бутылку с пня, и самым метким оказался не то Минька, не то Павка, и все долго смеялись, что никто не может этого разобрать наверняка…

Потом Софи вдруг отчаянно побежала куда-то в сторону, держа в руке туесок и на ходу жуя мороженую ягоду. Илья закричал гортанно и тревожно, Петя замер в недоумении, напомнив позой свою же старую гончую Пешку, а Минька и Павка, повинуясь знаку Ильи, пошли в разные стороны, закрывая дорогу к лесу и речному обрыву.

В этот миг Машеньке показалось, что время остановилось навсегда и Софи вечно будет бежать куда-то в слепящую даль, а она, Маша Гордеева, обречена стоять здесь и не иметь сил что-нибудь предпринять.

Но вот Софи в изнеможении рухнула в снег, зрение как-то невероятно обострилось, и Машенька, глядящая с дороги, отчетливо увидела закрытые глаза, покрытые инеем ресницы, измазанные алым соком губы и веером разлетевшиеся по белому снегу огненно-красные брызги. Мороз, до сего мгновения не чувствовавшийся совсем, разом охватил, тисками сжал лицо.

«Да это же клюква! Всего лишь клюква раскатилась из туеска!» – убеждала себя Машенька, чувствуя, как неостановимая дрожь охватывает члены.