Книга Элегантность - Кэтлин Тессаро

С мужем мы теперь почти не разговариваем. Благодаря моей новой работе нам стало легче делать вид, что оба мы слишком заняты или слишком устали для общения. По молчаливому согласию в нашей семье теперь установилось новое правило – никто из нас не готов выслушать другого.

Час дня. Я в раздевалке спортивного зала в компании примерно тридцати женщин, у которых есть всего час на то, чтобы втиснуться в свои лайкровые костюмы, загонять себя до пота, после чего принять душ, посушить волосы и помчаться скорее обратно на рабочее место. Возобновив занятия, я умудрилась увеличить количество посещений до четырех раз в неделю. Результат не замедлил сказаться, и я постепенно приобретаю желанную форму. Кстати, раздевалка – это еще одно из мест, где можно составить представление о женских фигурах и гардеробе. Упражняясь на тренажерах, мы успеваем украдкой разглядывать друг друга: Все одновременно замирают на месте, когда из душа выплывает высокая загорелая блондинка. Все, как одна, мы делаем вид, что поправляем волосы, но на самом деле… да! У нее тоже есть целлюлит. Все-таки жизнь полна сюрпризов. Кто бы мог подумать, что эта эффектная дамочка в костюме от Армани и с мобильником, который она не отрывает от уха, переоденется в невзрачные белые бриджи и топ, сквозь который просвечивают темные пятнышки сосков. Зато поистине чудесным преображением поразила всех на этой неделе серенькая неприметная девчушка в допотопном костюмчике от Лауры Эшли образца 1984 года, когда, раздевшись, оказалась в ярко-розовом шелковом бюстгальтере, дорогущем поясе и чулках, а главное, продемонстрировала пару таких ножек, которые заставили бы всплакнуть саму Юте Лемпер. Даже высокая блондинка стоит, недоуменно разинув рот, посередине душевой. Я натягиваю ярко-голубой топ, облегающие брючки-стрейч и немыслимо дорогие кроссовки фирмы «Найк». Я просто уверена, что, влезая во все это, сжигаю гораздо больше калорий, чем за весь сеанс истязания плоти на тренажере.

Три часа дня. Я снова на рабочем месте – приняла душ, просушила волосы, правда, не до конца (борьба за доступ к трем фенам всегда бывает ожесточенной), – и снова одета в габардиновый костюм. С той лишь разницей, что на мне больше нет черных туфель на высоких каблуках – в конце концов, ноги у меня не железные. В помещении кассы жарко, поэтому пиджак висит у меня на спинке стула, так что протирающиеся локти шерстяного свитера предстают во всей красе. Я обязательно залатаю их. Завтра же. И кстати, вытяну эту болтающуюся нитку… С чувством какой-то странной отрешенности я уже сейчас вижу, как несчастный полупротершийся рукав так и остается непочиненным. Мне пора заканчивать еженедельный отчет по продажам билетов, но на меня находит обычная дневная спячка. Это некий биологический спад, с неизменным постоянством повергающий меня в состояние вялости и сонливости каждый день с трех до четырех часов дня. Объясняется это тем, что генетически я запрограммирована спать в это время, но, к сожалению, у нас не принята сиеста. Последствия этого плачевны. Постоянное насилие над собой парализуют волю к жизни, и вместо того чтобы сосредоточиться на цифрах и отчетах, я мысленно перебираю самые разные способы самоубийства – то вижу свое тело болтающимся на веревке, то лежащим в постели среди разбросанных таблеток, то безвольной тряпкой плывущим по реке. А еще я воображаю себя побритой наголо.

На соседнем столе звонит телефон, и я, срываясь, чтобы снять трубку, наступаю необутой ногой на какую-то невидимую морщину на ковре. В итоге на чулке появляется противная ползущая стрелка, а до аппарата я так и не успеваю дотянуться. К счастью, Колин ставит наконец чайник (в этом отношении его интуиция срабатывает безукоризненно) и как волшебник извлекает откуда-то коробку печенья. («Представляешь? Две упаковки по одной цене! И почти совсем не раскрошилось!») Я лихорадочно ищу припрятанный на случай крайней необходимости банан и наконец нащупываю его на дне сумочки, вернее, не сам банан, а оставшуюся от него вязкую коричневую кашу. Настроение немного поднимается, когда я, плюнув на все, позволяю себе порцию сахара и слушаю Колина, который уверяет меня, что Шинед О’Коннор была просто чокнутой и что ни одна нормальная женщина не может ходить бритой наголо, считая это совершенством стиля. Если, конечно, у нее нет серьезных намерений сделать профессиональную карьеру в каком-нибудь борцовском виде спорта.

Шесть часов вечера неизменно приносят с собой смену ветра. Недомогание и разбитость, окончательно берущие надо мною верх к четырем сорока пяти – поистине безнадежное время, когда возможность уйти домой кажется просто жестокой несбыточной мечтой, – улетучиваются к пяти пятидесяти пяти, и на смену им приходит атмосфера радости и праздника. Люди пританцовывают, что-то напевают, весело шутят. Они похлопывают друг друга по спине и заботливо придерживают для ближнего дверь, когда, смеясь и мурлыча под нос песенку, спешат вырваться на волю из стен офиса. На их место с видом приговоренных к пожизненному заключению заступает ночная смена. У меня есть немногим чуть больше часа, чтобы сгонять домой, переодеться и успеть на премьеру, в которой занят мой муж. После спектакля у него намечен ужин с режиссером и продюсером, где ожидается и мое присутствие и где я, к его вящей гордости, буду исполнять роль супруги. При одной только мысли об этом у меня начинается головная боль. Я прихожу к выводу, что чулки придется снять, так как проклятая «стрелка» оказалась слишком заметной, чтобы выставлять ее на публичное обозрение. Всовываю босые ноги обратно в туфли, надеваю пиджак, устремляюсь к двери, и вот я уже торопливо ковыляю по Уайтхолл по направлению к дому.

Семь часов вечера. Я успела принять душ и уже накраситься заново. Дабы выглядеть неотразимой (на досуге начиталась «Вог»), я подвела брови черным карандашом, отчего теперь можно подумать, что у меня синдром Дауна. Чтобы брови не выделялись так ярко, пытаюсь сгладить картину и накладываю на губы жирнющий слой красной помады, отчего тут же становлюсь точной копией Бетти Дэвис в фильме «Что случилось с крошкой Джейн?». Стирая всю эту мазню шматками туалетной бумаги, я неожиданно прихожу к выводу, что экспериментировать со своей внешностью за десять минут до выхода затея не самая гениальная. Когда мне все-таки удается привести свой макияж хотя бы на уровень Джоан Кроуфорд, несусь к платяному шкафу и отчаянно роюсь на полке с бельем в поисках нормальных колготок. Интересно, избавлюсь ли я когда-нибудь от привычки оставлять про запас – на всякий случай – старые? Наконец нахожу пару еще неразорванных и облачаюсь в новое черное платьице от Карен Миллер. Атласное, короткое, на бретельках, оно было самой первой покупкой, которую я сделала, как только со мною случился этот сдвиг. В нем я несравненная Одри, и я обожаю его больше всего на свете. Зато не испытываю того же чувства к черным туфлям, когда втискиваю в них свои гудящие ноги. Беру со столика крошечный атласный черный ридикюль, который удачно откопала на распродаже, и безуспешно пытаюсь затолкать в него все содержимое своей сумки, но потом все-таки сдаюсь, уговаривая себя, что сегодня вечером мне вряд ли понадобятся записная книжка, нитка с иголкой и семь женских тампонов. (Месячные у меня должны начаться не раньше, чем через неделю.) В итоге ограничиваюсь лишь помадой, пудреницей и кошельком, да и то только после краткого контрольного осмотра, которому научилась, прочитав главу «Боишься, но все равно сделай». Уже сидя в такси, обнаруживаю, что опаздываю всего на пятнадцать минут.