Книга Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина - Андрей Мягков

— Твеленева? Вы дочь композитора Твеленева? Дочь?!

— Да, дочь. А вы подумали — мать? Или внучка?

— Того самого — Антона Твеленева?! — не уняла удивления женщина. — Песенника?!

— Ну он не только песни — до войны симфонии писал. Потом, правда…

— Господи, ну надо же, в нашей семье его обожают, отец всегда поет… Меня Валерией зовут, в просторечии — Лерик, никто по-другому не называет: Лерик и Лерик. С детства привязалось.

К шампанскому с мороженым Лерик отнеслась с повышенным интересом, так что в тот день они, обе не отягощенные никакими неотложными заботами, сначала засиделись в кафе, затем отобедали в ресторане, а ближе к заходу солнца Дюша пригласила новую знакомую в свою многоярусную обитель — повечерять. Общались легко, без напряга, в обоюдное удовольствие, выпито было с немалым лихом, так что женские языки узелками не завязывались. Поначалу Твеленеву несколько покоробливало Лерикино свободное обращение с сексуально-ненормативной лексикой, но ближе к рассвету она притерпелась и даже стала находить в этом нечто самобытное, наивное и даже женственное.

За эти незаметно летящие часы выяснилось, что Надежда Благоева в своем болгарском заточении счастливой судьбой похвастать не может; что от бесконечных влюбленностей и романов она устала, как устают от хорошей пищи и дорогих напитков — хочется самогону-первача с частиком в томате; что муж Благой ей давно надоел и детей от него она давно не хочет, а детей давно уже хочет, уже давно пора, если не давно уже поздно: «Мне ведь тридцать уже, тебе врать не буду». — «Тридцать?!!! — ужасалась подруга Лерик. — Не ври!» — «Не вру, сама не верю».

— А почему не уйдешь?

— Не знаю. Лень. Жалко.

— А он как работает?

— Он артист, — не поняла вопроса Твеленева-Благоева.

— Нет, я имею — в постели как?

— В постели? Нормально.

— Ну другие лучше или хуже? Или также?

— Не знаю… Как-то это обсуждать… как-то…

— А почему не обсудить? — очень искренне удивилась Лерик. — Мы с тобой, чай, одного поля ягоды, с кем еще поделиться? Ведь по-разному бывает, правда? Бывает хорошо, бывает плохо. Бывает вообще никак. Тут совместимость самое главное. Без совместимости никакие узы не помогут. Как тебе с ним?

— Не помню.

— Ну-у-у, это уж совсем ни в какие ворота: ни в щель, ни в рот, ни в наоборот. — Лерик налила в свой бокал шампанское, выпила залпом. — Не помнит она! Так зачем тянешь? Давно надо вильнуть мальчику попкой на прощание и искать, искать, искать… хоть пол страны переискать. Это не простое дело, хоть многим и кажется, что блядство. Нет, это не блядство, блядство, когда за деньги, вот это блядство, а это называется трудоемким поиском залога счастливой супружеской жизни. — От переполнявших ее чувств она заходила по комнате. — Чем он тебя, если не прибором, приклеил. Красотой, что ли?

Дюша кивнула на висевший на стене большой масляный портрет Благоя в роли Александра Баттенбергского, но та даже не удостоила его взглядом.

— Так красивых за версту обходить надо! Красивых и высоких. Это же аксиома: у одних секс на морде только, а у других его вообще нету — все в рост ушло. Коренастый урод — вот мужик! Его природа многим обделила, зато о болванке позаботилась: крепкая, что твой черенок от лопаты.

… За эти часы выяснилось, что фамилию свою Лерик обнародовать не может, секрет, а то узнают — убьют, чего доброго: отец в ЦК работает. «Вон, видишь, под окнами качок плосконосый ходит — охрана, будь она неладна, его тоже на совместимость проверяла — нет, не моей постели посетитель. Живу пока под маминой фамилией — Неделина. Но скоро эта подпольщина закончится, и я из нее вылезу: советской власти вот-вот писец придет…»

— Ты что говоришь, — испугалась Надежда, — что значит «писец»?

— А писец — это то же, что хана — литературный заменитель названия нашего с тобой детородного органа, когда материться неохота, а крепко высказаться надо. Писец Советам скоро придет, как пить дать писец. Во заживем! — Она торжествующе задрала кверху большой пальчик. — Папаня уже пару заводиков купил мне в приданое…

— Как купил?! — Дочь композитора не была готова к подобным откровениям на политико-экономические темы.

— А как покупают? Как все теперь. Как Форд в свое время. Или там Морган-хуерган. Главное — не опоздать…

… За эти часы выяснилось, что год тому назад Лерик благополучно родила, припозднившись с абортом, от отцовского протеже Заботкина Николая Семеновича, обоюдная совместимость с которым оказалась настолько безукоризненной, что у нее и мысли не возникало о его возможном исчезновении в самый, что называется, решающий момент. Вот уж у кого щенячий рост и не для дневных свиданий внешность компенсировались отменной работоспособностью. Но — не судьба, подлецом оказался: как узрел мои двадцать недель — слинял, как и не было. Сейчас вот маленько нервишки поправлю и в Москву, в Москву, в Москву, как говаривали сестренки Прозоровы, на новые поисковые подвиги: девятнадцать уже — не шутка — нужен богатый костыль с дальней перспективой и половыми достоинствами. Вот что, Надюха, — Лерик Неделина фамильярно обняла свою новую подругу, — у меня от путевки три дня осталось. Собирай монатки, билет я тебе через посольство достану, и пусть твой… как его… Баттенбергский… пусть он клизмочку свою теперь соотечественницам вставляет, а то увез русскую красавицу и думает — осчастливил?! — От негодования она раскраснелась и заплакала. — Поедем, Надь — встретишь, русского, а хоть бы и еврея, зато в Москве-е-е, не в этой сраной Болгарии, родишь, вместе встретим, и я рожу, если хочешь… Поедем…

Она громко и безутешно рыдала.

Самое смешное во всей этой истории, что через три дня Надежда Антоновна Твеленева сидела за круглым столом в огромной гостиной на улице Тверская, 18, квартира 6 и рассказывала счастливо хохочущим домочадцам некоторые наиболее безобидные эпизоды своей болгарской эпопеи.

Лерик позвонила на следующей же неделе. Расфуфыренная, в какой-то дикой ажитации она заявилась с высоким недурной наружности импозантным гражданином, отвела подругу в ванную комнату и громко зашептала: «Надюха, приглядись, по-моему, то, что надо — шесть лет до полтинника, не женат, не беден, детей в паспорте нет — проверяла, квартира на Полянке — центр, интеллигент в пятом колене — закончил институт марксизма-ленинизма, сейчас преподает историю искусств, не курит, выпивает умеренно. Упускать — грех, на дороге не валяется». — «А сама что же?» — «Я — пас, мне фамилия его — кость в горле». Дюша удивленно подняла брови, засмеялась: «С ума сошла? При чем здесь это?» — «А при том: его фамилия — Заботкин». — «Однофамилец?» — «Если бы — брат старший, но полная противоположность: антипод». (… Аркадий Семенович Заботкин действительно быстро завоевал симпатии Дюшиных родственников, а старший Твеленев так чуть ли души в нем не начал чаять — Аркашенька да Аркашенька, всем в пример ставил, в отличие от Ксении Никитичны все в зяте принимал-оправдывал, даже долгое непоявление потомства. А уж когда семь с лишним лет спустя после свадьбы его далеко не юная уже доченька наконец-то отяжелела, да еще, как позже выяснилось, внучкой — композитор совсем растаял и перевел ей на книжку бешеное по тем временам количество рублей, умно убереженное им от недавнего дефолта.)