Книга Брачный приговор, или Любовь в стиле блюз - Тиана Веснина

Игорь долго не мог уснуть.

«Почему, ну почему мы не встретились чуть раньше? — какое-то безотчетное чувство упущенного терзало его. — Почему? Хотя, хорошо, что вообще встретились. И может быть, мы вовсе не опоздали, и наши пути пересеклись вовремя. Именно этот отрезок во времени был предопределен нам. Но нехорошо, что мы расстались. Ах, если бы я не женился на Лике!.. А нашел бы какой-то другой способ помочь ей…»

Уснуть он уже не пытался. Наверное, только русский может с таким упоением мучиться этими вечными: «если бы!..», «ах, как было бы!..»… и накатила тоска…

В голосе Миллы после разговора с Игорем возникло такое ощущение тоски, перелившееся в печально-скорбные звуки, что вернувшийся вместе с Полем Алан замер, пораженный ее блюзовой экспрессией и интонацией исполнения.

«Потрясающе!» — говорил взгляд Поля. Он прислонился к выступу стены и до конца композиции не двинулся с места.

— Потрясающе! — аплодируя, воскликнул он. Поднялся на эстраду и поцеловал руку Миллы. — Вы сразите нашу публику. Боюсь, после первого выступления галерея не сможет вместить всех желающих вас услышать. Алан, — обратился он к приятелю, — что делать будешь?

— Поживем увидим, — ответил тот по-французски.

— Поль, специально для вас я сейчас спою одну песню. Уверена, она вам понравится настолько, что вы приедете на остров в отель к моему другу Тони, чтобы вновь услышать ее.

Гитара точно взорвалась мелодией. Ударные подхватили. Милла отсчитывала такты, хлопая в ладони. По бедрам ее, словно прошла крупная дрожь, руки, взметнувшись, начали свой танец. Она запела на папиаменто — диалекте, на котором говорит почти все население острова, он представляет собой смесь испанского, португальского, голландского и английского языков. Темп ускорялся, каблуки отбивали ритм все быстрее и быстрее. Вихревая, наполненная лукавством мелодия увлекла и исполняющих, и слушающих. Все, кто находился в галерее, собрались вокруг эстрады и, не сводя глаз с этой удивительной женщины, хлопали в такт и пританцовывали. Когда Милла окончила песню, взрыв аплодисментов был ей наградой. Она низко поклонилась.

Спустившись с эстрады, спросила у Поля:

— Вам понравилось?

— Это что-то невероятное. Я был счастлив.

— Для меня это очень важно. Вы создали для меня такие необыкновенно прекрасные наряды, что я хотела хоть чем-то отблагодарить вас.

— О, моя милая! — прижимая ее к себе, воскликнул Поль.

— Несмотря на то, что ты пела исключительно для Поля, ты подарила наслаждение и мне, — несколько язвительно заметил Алан, беря ее под локоть.

— Что ж… я рада…

— Милла будет петь для тебя все вечера, эгоист, — напомнил Поль.

Эту ночь Милла провела одна. Она сказала Алану, что должна хорошо выспаться, чтобы быть в форме.

Следующий день был полностью посвящен репетиции. Был установлен свет, обыграны костюмы. Алан бился над первым появлением Миллы перед публикой. Он никак не мог найти совершенное, с его точки зрения, решение. Милле надоело его творческое бессилие. Она предложила на миг потушить свет, усилить рокот океана, затем осветить эстраду, на которой, словно выброшенная на белый берег бирюзовая жемчужина, возникнет она. Алан в сомнении скривился, Попробовали. Он был вынужден признаться, что получилось хорошо. То, что надо.

Ему стало досадно, как легко Милла нашла решение. Вроде бы все просто, но получилось очень эффектно. В нем смешались два чувства к этой женщине: восхищение и зависть.

Когда-то Рэдлер мечтал стать знаменитым художником. Он выработал определенную манеру поведения. Подобрал своеобразный гардероб, не кричащий о его принадлежности к богеме, но в то же время сразу дающий понять, что он человек искусства. Стал курить только сигареты «Treasurer», пить коньяк «Курвуазье», пользоваться туалетной водой от Армани. Но ему не удалось главного — заинтересовать публику своими картинами. На его первую выставку пришло много народу. Было выпито неимоверное количество шампанского и столько же съедено икры. Об этом репортеры взахлеб писали в своих отчетах светской хроники. И ни один не подумал хотя бы словом упомянуть о картинах.

Алан проглотил обиду. Поразмыслил. Решил отправиться куда-нибудь за поиском новых идей, вдохновением. «Зачастую талант не сразу удается рассмотреть», — утешал он себя.

Рэдлер поехал в Бельгию. Его привлек Брюгге. Небольшой городок, украшением которому служили каналы, мостики, готические храмы и… шоколадные бутики. Он рисовал, захваченный простыми и точными формами архитектуры, неспешным течением воды, розовощекими девушками… Но в результате, о чем он, конечно, не подозревал, получился художественный репортаж о славном городке.

Особенно ему была дорога картина «Бельгийский шоколад». На ней он изобразил очаровательную продавщицу, которая, чуть подавшись вперед, указывала покупателям на шоколад, выставленный в витрине. Алан полагал, что это шедевр.

Вернувшись в Нью-Йорк, он вновь устроил выставку. От желающих посетить ее не было отбоя. Он умел организовывать экспозиции. О его картинах на этот раз высказались, назвав их свежими…

Один друг посоветовал ему стать владельцем художественной галереи.

— Ты умеешь создавать настроение у публики. Приходят люди с разными вкусами, интересами, скучающие, пресыщенные и вдруг преображаются. Что-то такое в атмосфере…

— Может, мои картины? — с наигранной иронией спросил Алан, надеясь услышать «Несомненно!». Но услышал…

— Нет, не думаю. Прости, но в твоих картинах чего-то недостает.

Рэдлер пожал плечами, но к совету друга прислушался. Однако не нашедший признания художник по-прежнему жил в его душе.

Когда почти все разошлись, Алан пригласил Миллу в свой кабинет выпить коньяку. Ему было интересно, что скажет она, увидев его картины. Милла без сил упала в кресло. Алан зажег подсветку у картин, налил коньяк в бокал и подал своей гостье. Разговаривая с ней, он прохаживался вдоль стен, обшитых дубовыми панелями, на которых висели его полотна. Наконец Милла пристально взглянула на «Бельгийский шоколад».

— Чья это картина? — спросила она.

Алан ответил не сразу, отпил глоток из бокала и сказал:

— Так, одного художника. А что, она тебя заинтересовала?

— Очень удачно, — окидывая взглядом остальные полотна, ответила она, — найдено сочетание. Будь здесь другие картины, не замечались бы чудесные панели, которые словно срез души могучих деревьев. А картины — наоборот, точно дремучий сон срубленного дуба.

У Алана от такого сравнения приоткрылся рот.

— Как это?

Милла чуть пожала плечами.

— Они плоские, как отполированное дерево. Хотя выполнены человеком, хорошо изучившим ремесло художника. У тебя редкий вкус, ты умеешь выделять достоинства вещей. Этими картинами ты оттенил панели так, что они получились более живыми, теплыми, чем люди, природа, изображенные на полотнах.