Книга Золотой песок для любимого - Вера Копейко

– В последние дни дождей не было, значит, птицы собираются в мочажинах, где сыро. А рано утром, как сейчас, рассыпаются в лугах. В прошлом сезоне мы выехали вот так же. Гордон Модеста Ивановича нашел дупеля. Тот поднялся и полетел. Ах, как стоял на стойке гордон! – В голосе его слышался неподдельный восторг. – Да-а… такая красота, даже сердце заходится. Чу… слышишь?

– Кто это? – спросила Шурочка одними губами.

– Коростель задергал.

Словно желая подтвердить справедливость слов Михаила Александровича, из травы вырвался рыжий коростель, малая птица, но желанная для каждого охотника.

– Вы покажете мне гаршнепа? – спросила Шурочка, желая вопросом поощрить дядю, для которого охота на «красную дичь» великая радость.

– Конечно, ты увидишь. Он как дрозд. Но охота на него – поэма. – Он прикрыл глаза. – Черный сеттер на зеленом поле… Разворачивается на ветер. А дальше – танцовщице не дастся такой пируэт – чуть вперед, потяжка и – стойка! Апофеоз. Сама красота. Нет, рассказать словами – обмануть тебя. Сегодня сама все увидишь. Сеттера Модеста Ивановича, кстати, у него собаки от Игнатова, хороши…

Он сказал это, и ему захотелось добавить: как все хороши у Игнатова. А Варя особенно. Она будет у них в гостях, когда они вернутся в Москву. Шурочка сказала, что Варя поехала по своим делам в Питер.

Шурочка улыбалась, кивала, но, сидя на Нетти, думала не о том, о чем дядя, не видела того, что видел дядя. Перемены окрест интересовали ее только по одной причине – найдет ли она в ружье, которое выпросила у него перед отъездом в поле, то, что лежало в нем прежде. Это было легкое изящное дамское ружье матери. Никто не сомневался, что оно теперь Шурочкино. И конечно же, в ее отсутствие никто не вынимал его из металлического шкафа, в котором оно хранилось.

Но все дело было в том, что дядя, следуя своему принципу, давно сказал Шурочке, что все ценное, оставшееся ей от матери, она получит в тот день, когда ей исполнится двадцать один год. В число таких вещей входило и испанское ружье.

Когда Шурочка уже должна была сесть на Нетти, дядя вернулся в дом и вынес детское ружьецо Платоши.

– Вот, ты тоже будешь при оружии. Я полагаю, тебе не придется стрелять. Но так солидней, верно?

Она покачала головой и проныла по-детски:

– Дядюшка, сэр Майкл, а есть ли у меня право выбора?

– Всегда, – кратко ответил он. – У каждого из нас есть такое право. Но, – он повернул к ней лицо, на котором она должна была прочесть суровое предупреждение, – не в ущерб другим.

– Но как я узнаю, нанесу ли ущерб вам, если попрошу то, что я хочу? – елейным голосом пропела Шурочка.

Он расхохотался.

– Чего ты хочешь еще? Я беру тебя в поле. Или ты о чем-то… ином?

А вдруг она сейчас скажет что-то насчет… предполагаемого брака. Он насторожился в ожидании, не зная точно, как он поведет себя, если…

– Вы позволите мне, – она особо подчеркнула слово «мне», – взять сегодня не это ружье, а «испанца» моей матери?

Он выдохнул с таким облегчением, что оно испугало его самого. Речь не о том, чего он опасался. Значит, ему не надо думать о решении… окончательном.

– Ну конечно, дорогуша. Так и быть, снизойду. Сестра любила его. Она метко стреляла…

Шурочка чувствовала, как легкая дрожь пробежала по телу. Надо же, как легко получилось. А она не знала, какой момент избрать. Шурочка давно поняла: просить о чем-то нужно тогда, когда тебе готовы сказать «да».

– Пойдем. – Он махнул рукой. Она отдала поводья конюху.

Дядя прошел в дальнюю комнату, которая служила кабинетом его отцу, остановился возле металлического шкафа. Шурочка наблюдала, как дядя вынул из сумки связку ключей. Погремев ключами, открыл замок, распахнул дверцу. Ряд ружей, одно дороже и красивее другого, стояли в нем.

– Вот оно, – проговорил он и вынул из стойки. – Он повернулся к Шурочке, протянул ей ружье. – Представь себе, я чуть не потерял его несколько лет назад, – признался он. – Знаешь, где нашел?

Шурочка почувствовала тревожную слабость в ногах. Она знала, куда они с Алешей спрятали его три года назад.

– Не знаешь? Ни за что не догадаешься. – Он засмеялся. – Оно лежало в подполе, в чехле, среди банок с вареньем. Удачно, что я нашел его. А если бы я продал имение?

Шурочка молчала. Но разве могла она признаться? А он продолжал:

– Какое легкое, изящное, как моя сестра и… ты. Ах, порода есть порода…

Шурочка улыбнулась.

Она тоже так думала.

– Беру! – Шурочка протянула обе руки.

Теперь, сидя на Нетти, устремляясь в поля, она молила Бога о том, чтобы за спиной у нее сейчас лежало то, что она так жаждала найти.

Шурочка накрыла рукой карман юбки, в котором подпрыгивала тонкая отвертка, припасенная еще Москве. Ею она отвернет винтики и вынет то, что лежит под затыльником ружейной ложи.

Она отдернула руки от кармана, чувствуя, как ее пронзила горячая дрожь. Чтобы остудить тело, она крикнула, припав к шее:

– Вперед, милая!

Нетти подхватилась и понеслась по полю галопом. Редкие васильки, уже выцветшие до бледности, приминались к земле под коваными копытами, потом распрямлялись, одаренные природой живучестью. Не так ли должна вести себя и она тоже?

– Э-ге-гей! – крикнула она, оборачиваясь к дядюшке. – Догоните!

Шурочка загадала: если дядюшка не догонит ее, то все получится так, как она задумала.

И тогда?

Ах, тогда!

Шурочка слышала у себя за спиной глухой топот копыт, но Нетти летела словно ласточка, когда тренирует крылья для отлета. Ах, какую лошадь дал ей дядюшка, он сам не знает, что за подарок он ей сделал.

Ожидавшие на краю поля мужчины рукоплескали. Она знала, что они аплодируют не Нетти, а ей.

– Чудесно…

– Восхитительно…

– Невероятная стройность и легкость…

Но Шурочка молча улыбалась, ожидая дядю.

– Я благодарна вам за Нетти, дядя, – шепнула она ему, когда он наконец подкатил к ним.

Дядя улыбнулся.

– На ее бабушке ездила моя сестра. Наш конюх никому не позволил испортить породу, – сказал он и отвернулся.

Шурочка набрала полную грудь воздуха. Пахло так, как пахнет только в поле. Волглой, но уже подсыхающей травой. Этот запах смешивался с запахом земли, пропитанной коротким предутренним дождем.

Она посмотрела вниз, словно надеясь увидеть что-то особенное. Об этой земле вчера говорил дядюшка, что она уже не принадлежит старому барину. Он сдал ее в аренду крестьянам, которые стали свободными. И этот сезон скорее всего последний, когда они поохотятся на ней по прежней памяти.