Книга Роковые письма - Ольга Лебедева

Лишь черная жижа, с выступающими ледяными обломками, плескалась на поверхности. А потом и ее захлестнула стремительно бегущая вода.

— Что ж, чему быть, тот не виноват, — философски заключил Феоктистов. Однако тут же виновато покосился на капитана — точно он, ротмистр, лично повинен в том, что свершила жестокая и неумолимая природа.

— Увы, — кивнул Решетников. Однако он не выглядел ни унылым, ни разочарованным. Напротив, глаза капитана сейчас светились счастьем, и он не выпускал Машенькиных рук из своих ладоней.

— Как же все случилось-то? — прошептала девушка. — Я ведь заезжала за вами, а вас дома не было, — начала было Маша, но тут же прикусила язычок.

Ведь тогда придется рассказывать, что она заранее знала о преждевременном приезде баронессы в Андреевку. Знать-то знала, да вовремя не сказала капитану. Впрочем, он, кажется, не обратил сейчас внимания на ее оплошность?

— Слава Богу, Феоктистов вовремя подоспел, — затараторил в ответ Решетников, радостно оглядывая Машу и норовя утереть давно уже высохшие слезы с ее заледенелых щек. — Не спится тебе, чертяка?!

И он задорно ткнул в бок высокого черноусого ротмистра. Тот как раз отдал солдатам команду, и они жгли костры по берегу и ломали тонкие березки, пытаясь забагрить ушедшие под воду сани. Но где там!

Вода уже бурлила и пузырилась, льдины налезали одна на другую. Точно невидимая сила толкала их, будила реку, оживляя течение и раскачивая русло.

Ротмистр галантно отдал честь и молодцевато пристукнул каблуками.

— Воображаешь, душа моя? — увлеченно рассказывал Владимир Михайлович. — Феоктистов ввечеру надумал прогуляться до станции. А там у телеграфиста депеша, срочная! И как раз по нашему делу, по Амалии, от поездного агента из Варшавского управления. Каково, а?

— А я ему и говорю, — добродушно басил ротмистр. — Что ж ты, этакая каналья, не послал курьера к господину капитану? Ведь инструкция по спешным служебным депешам что гласит, рыба ты снулая?

Феоктистов сделал страшное лицо и погрозил кулаком воображаемому соне-телеграфисту.

— А тот мне в ответ: чего ж в ней срочного-то, господин ротмистр? Какая-то тетя какого-то капитана не поехала в Варшаву? И что ж теперь, сто тыщ курьеров к нему посылать, как у господина Гоголя в сочинении «Ревизор»? Каков фрукт!

— Так и сказал? — не поворачивая головы, усмехнулся Решетников. Его взгляд сейчас был устремлен на Машу неотрывно, и она тоже смотрела на него зачарованными, сияющими глазами. И они никак не могли наглядеться друг на друга во тьме, под бешеным ледоломным ветром этой волшебной и жуткой одновременно весенней ночи.

— Ну да, — фыркнул со смеху ротмистр. — Ах, ты, говорю, крыса канцелярская, пардон, мадемуазель! Да знаешь ли ты, про кого сказываешь «какой-то там» капитан? Да наш Владимир Михайлович в этой вашей медвежьей дыре… пардон, мадемуазель, угле…

— Углу, — подсказал Решетников, и они с Машею прыснули со смеху.

— Ну черррт, — окончательно смешался Феоктистов. — Стало быть, именно в нем, ага! Он, говорю, тут любого генерала во фрунт поставить может. Вот он каков, наш капитан Решетников Владимир Михалыч!

— Неужто? — лукаво сказала Маша. — «Какой-то там» капитан — и целого генерала?

— У нас, Мария Петровна, в российской контрразведке чины и впрямь того-етого… невысоки покуда, — крякнул с досады Феоктистов. — Но зато уж должности — будь здоров!

— Так что подай сюда мне генерала, Машенька, и мы с Феоктистовым на пару его сразу — по стойке «смирно»! — улыбнулся Решетников. — Ну что, как там?

— Пиши пропало, — с досады махнул рукою ротмистр. — Сани так глубоко ушли, теперича на самом дне. И это в лучшем случае. Эвон течение какое образовалось!

Он кивнул на бурлящую реку.

— Хорошо хоть, постромки с упряжью оборвались. Иначе пропадать рысаку заодно с этими шпиёнами. Нешто животина виновата, что у таких злодеев да в услужении?

— А где же ты был, когда я за тобою вечером заезжала? — вдруг вспомнив, порывисто спросила Маша. И тут же смолкла.

Ведь теперь она впервые назвала капитана на «ты»!

Хотя после того, как они прилюдно целовались на глазах полуроты солдат и целого леса, может, это ей уже и простительно?

— Да там… эээ… — замялся Решетников. — Словом, был немного занят. У Феоктистова. Мы с тобою чуть-чуть разминулись.

И украдкой показал ротмистру кулак.

Чтобы тот не вздумал рассказывать чувствительной барышне, как приехал к своему командиру и нашел того почти без сознания, с разбитой головою, лежащим за дверью в собственном доме. Хорошо хоть Маша в пылу событий не обратила внимания, что на голове капитана вместо его любимой фуражки с наушниками меховая шапка. А позади, к шее, спускается толстая бинтовая повязка.

А остальное он расскажет ей завтра. Теперь у них, и Владимир Михайлович был в этом совершенно уверен, будет много чудесных и радостных дней в жизни. И отныне ничто их больше не разлучит, никакие письма издалека.

Кстати, о письмах!

— Давно хотел тебя спросить, душа моя. Куда ж делись листки бумаги, что Амалия…

При упоминании этого имени капитан осекся и медленно перекрестился. Маша тоже последовала его примеру и тихонько вздохнула.

— …одним словом, что оставила баронесса для переписки? Уж прости, что опять старое ворошу, но никак не возьму в толк. Это же не простая бумага была.

— Не простая? — тонкие бровки девушки быстро взлетели вверх.

— Обработанная специальным раствором, и фактура такая, чтобы писать симпатическими чернилами и просто — лимоном или молоком. На них баронесса поначалу между твоих строк, Машенька, писала майору — сколько составов через Рузавино прошло, какие с пушками, а какие — со снарядами или фуражом. Опытный шпион из таких подсчетов может далеко идущие выводы сделать!

Маша вздохнула.

— Никуда они не делись, листочки эти. Я прежде тоже переживала, а потом призабыла. Но третьего дня мне маменька сказала: мол, оказывается, давным-давно нашла горничная эти листки, когда убиралась. За письменным столом, в моем кабинете…

— В кабинете? — ахнул Решетников.

— В кабинете, — виновато потупилась Маша. — Они, оказывается, в щель попадали, окаянные.

— И что, они, выходит, все целы? — обрадовался капитан.

— Не все, — вздохнула девушка. — Горничная их маменьке отдала, а той они так приглянулись, что она…

— Что? — переспросил Решетников, еле удерживаясь от смеха. Он вдруг почувствовал такое облегчение, точно груз упал с его широких плеч. Вот и еще одна ложная ниточка оборвалась, а с нею — последнее обвинение его возлюбленной.

— А ты ругаться не будешь? — робко подняла на него глаза девушка.

— Непременно, — твердо пообещал капитан. — И ругаться, и кричать, и ногами стучать, если сей же час мне не скажешь, что вы с этой бумагой учинили?