Книга Танец ангела - Оке Эдвардсон

Поначалу он чувствовал себя очень одиноко. Он был довольно замкнут еще в полицейской школе, и так же мало общался с сотрудниками оперативного отдела — их было сорок или тридцать, если не считать тех, кто был занят только розыском пропавших без вести.

Бергенхем удивился, что Винтер оставил его в ядре группы, когда расследование затянулось.

У него была своя задача, он получил задание и должен был быть наготове. Всегда что-то происходит, как любит говорить Винтер. Ничто не стоит на месте, panta rei, но уж лучше, когда все постоянно меняется, чем тухнет, как в болоте.

Одиночество. Он не был силен в профессиональном жаргоне, и ему не хватало цинизма виртуозно им овладеть, по крайней мере пока. Он не мог смеяться над увиденным. Может, он просто был нудным?

Он заметил, что Винтер редко смеется. Винтер не был нудным и не смеялся в неподходящих местах, как Хальдерс или как даже Рингмар иногда.

Ларс Бергенхем восхищался Винтером и хотел быть как он, но это, конечно, было нереально.

И дело не в стиле и элегантности или как там еще это назвать. Хотя шик Винтера не был так поверхностен, как у многих других.

Главное — его твердость. Бергенхем воспринимал Винтера как железный кулак в бархатной перчатке. Когда Винтер работал, его окружала аура сосредоточенности. Губы шевелились, а глаза оставались неподвижными. Но Бергенхем не видел Винтера вне работы — может, тогда он становился другим человеком, более мягким?

Ходили многочисленные слухи о его подругах, с которыми он снимал напряжение после работы. Был бы он женщиной, его репутация была бы испорчена. В последнее время слухи утихли, пересказывали только старые истории. То ли он успокоился, то ли стал более осторожным в своих приключениях.

Бергенхему на все это было плевать. В Винтере его привлекало нечто другое.

«Каким я буду через десять — пятнадцать лет? — Он вдохнул запах волос Мартины. — Буду ли я так же лежать и думать обо всем вокруг? Многие ходят в рваных ботинках. Многие ли будут нуждаться через пятнадцать лет?»

— О чем ты думаешь?

Мартина медленно повернулась на бок, опершись на правый локоть и отодвигая левую ногу. Он погладил Малыша. Живот Мартины торчал тупым конусом, наподобие тех, что они ставили на футбольном поле на тренировках. Бергенхем завязал с футболом, и тренер искренне пожелал ему больше не совершать в жизни серьезных ошибок.

— Да так, ни о чем.

— А все-таки.

— Многие ходят в рваных ботинках.

— Ты о чем?

— Я просто так. Вертится в голове почему-то.

— Похоже на строчку из старой песни.

— Да, песня кого-то из бардов. Я ее слышал в исполнении Элдкварн, но написал ее, кажется, Корнелис Вреесвийк. Он уже умер.

— Многие ходят в рваных ботинках.

— Да.

— Хорошее название. Можно мысленно их увидеть. В рваных ботинках.

— И сейчас тоже?

— Сейчас такое тоже встречается.

Мартина сделала жест в сторону окна и города.

— Тебя это волнует? — спросил он.

— Честно говоря, не очень, особенно в последнее врет, — сказала Мартина и положила руку на живот. — Вот!

— Что?

— Положи руку сюда. Нет, сюда. Чувствуешь?

Сначала он ничего не заметил, но потом ощутил слабое движение или намек на движение.

— Ты чувствуешь? — повторила она.

— Кажется, да.

— А что именно?

Она положила свою руку сверху.

— Я не знаю, как описать, — сказал он. — Если бы я подумал пару часов, я бы сформулировал.

— Ты каждый раз так говоришь!

— Сегодня вечером я обещаю сообразить.

Мартина не ответила, она задремала, держа руку поверх его руки, и он опять почувствовал слабый толчок.

Так они лежали, пока не зазвонил кухонный будильник на полке у плиты.

— Картошка, — сказала она, но не пошевелилась.

— Черт с ней, — ответил он улыбаясь.

— Тебе не кажется, что я слишком мягкий для такой работы? — спросил он, когда они ели. — Что я не тяну?

— Нет.

— Скажи честно.

— Ларс, зачем же я буду говорить, что ты слишком мягкий: чем мягче, тем лучше.

— Для работы?

— Что?

— Слишком мягкий для работы?

— Это же хорошо.

— Быть слишком мягким?

— На такой работе быстро становишься слишком жестким, а это гораздо хуже.

— Не уверен. Иногда я не знаю, как дожить до конца недели или даже дня. Может, это только с непривычки.

— Я не хочу, чтобы ты стал жестким и несгибаемым.

— Лучше быть мягким?

— Даже очень мягким быть намного лучше. Как переваренная спаржа.

— Но иногда я ведь все-таки как недоваренная спаржа?

— Это как?

— Как сырая. Жесткий, несгибаемый.

— Ты хочешь быть таким?

— Я говорю не обо всем себе.

— Должно это быть твердым и несгибаемым?

— Что это?

— Это. — Она протянула руку и пощупала его бицепс.

— Я не о том, что выше пояса.

— Какая я недогадливая, — со смехом сказала Мартина.

В назначенное время Ларс Бергенхем пришел в бар к Юхану Болгеру. «Он такой же длинный, как Винтер, но раза в два шире, — подумал Бергенхем. — Да еще этот кожаный жилет и абсолютно бесстрастное лицо. За три минуты, что я здесь, ни мускул не пошевелился. Наверное, ровесник Винтеру. Но когда человек болтается между тридцатью и сорока, точно возраст определить сложно. Пока не перешли на пятый десяток, все как молоденькие».

— Ты не похож на типичного завсегдатая ресторанов, — сказал Болгер.

— Это верно.

— Не любитель ночной жизни?

— Смотря какая жизнь и ночь.

— А подробнее?

— Я не буду распространяться.

Болгер усмехнулся и показал на ряд бутылок за спиной:

— Еще, конечно, очень рано, но возьмем грех на душу. И так как ты от Эрика, я угощаю.

— Спасибо, я бы выпил сока, — ответил Бергенхем.

— Лед?

— Нет, спасибо.

Болгер достал сок из холодильника под стойкой и наполнил стакан.

— Я знаю не то чтобы очень много, — сказал Болгер.

Бергенхем отпил сок. Было похоже на апельсин с чем-то непонятно-сладким.