Книга Академический обмен - Дэвид Лодж

— Понимаешь, что на самом деле тебя достает.

И они рассказали пару занятных историй.

— Самое трудное — вначале, — сказала Кэрол. — Когда ты весь такой зажатый и не знаешь, куда себя деть.

— А я был на одной групповухе, — сказала Военная Униформа, — так там нельзя было понять, кто ведущий, а он себя и не обнаруживал, типа так и надо, и мы битый час в молчанку играли.

— Похоже на мои семинары, — вставил Филипп. Но они так увлеклись темой, что шутки не оценили.

Кэрол сказала:

— А у нас был ведущий, так он знал, как народ встряхнуть. Все должны были выложить содержимое своих кошельков и бумажников на стол. Полное саморазоблачение, выворачиваешь себя наизнанку, все видят, что ты там прячешь: презервативы, тампакс, старые любовные письма, памятные медали, похабные картинки и прочую муру. Это было как откровение, полный отпад. Там у одного чувака была фотография мужика на пляже — абсолютно голого и с пистолетом в кобуре. Оказалось, его папаша. Как вам это?

— Балдеж! — сказала Военная Униформа.

— А ну-ка давайте попробуем, — сказал Филипп, кидая в круг свой бумажник.

Кэрол высыпала его содержимое на пол.

— Пустой номер, — сказала она. — То, что там и должно быть. Все очень скучно и пристойно.

— Такой я и есть, — вздохнул Филипп. — Ну, кто следующий? — Но ни у кого не оказалось при себе ни кошелька, ни бумажника.

— Да все это фигня, — сказал Ковбой. — А вот у нас в группе мы изучали язык тела…

— Это ваши дети? — спросила Мелани, перебирая фотографии. — Умненькие, только что-то грустные.

— Это потому, что я такой зажатый, — ответил Филипп.

— А это ваша жена?

— Она тоже зажатая. — Новое словечко ему явно понравилось. — У нас вообще вся семейка зажатая.

— Она симпатичная.

— Это старый снимок, — сказал Филипп. — Даже я тогда был симпатичный.

— А вы и сейчас симпатичный, — сказала Мелани. Она вдруг наклонилась и поцеловала его в губы.

И Филипп пережил ощущение, которого он не помнил уже лет двадцать, — это было теплое, тающее чувство, поднимающееся откуда-то из жизненно важной сердцевины его тела, доходящее до всех конечностей и нежно угасающее там. От этого единственного поцелуя пробудились все нескладные восторги его юношеской чувственности и вся ее стыдливость. Не поднимая глаз на Мелани, не в силах вымолвить ни слова, он сконфуженно уставился на носки своих ботинок, чувствуя, как у него запылали уши. Трус! Дуралей!

— Смотрите, я покажу, что это такое, — сказал Ковбой, сбрасывая с себя замшевое пальто. Он встал и отгреб ногой лежащую на полу грязную посуду. Мелани собрала тарелки и понесла их на кухню. Филипп засеменил впереди, распахивая двери и радуясь предстоящему тет-а-тет над кухонной мойкой. Мытье посуды — это больше по его части, чем язык телодвижений.

— Мне мыть или вытирать? — спросил он и, встретив ее непонимающий взгляд, добавил: — Я помогу вам вымыть посуду.

— Да ну, я ее просто здесь оставлю — пусть отмокает.

— А я так и не прочь, — заискивающе сказал он, — я вообще люблю мыть посуду.

Мелани рассмеялась, показав два ряда белых зубов. Один из верхних резцов у нее был с кривинкой — пожалуй, единственный ее изъян. В своем длинном белом платье, присобранном под грудью и ниспадающем до пола, она была неотразимо хороша.

— Да бросим все это здесь.

И он последовал за ней в гостиную. Там, посередине комнаты, стоял Ковбой спиной к спине с Кэрол:

— Вы будете общаться, касаясь друг друга телом, — пояснял он, сопровождая свои слова действием, — через спину, через лопатки.

— Через зад…

— Да, и через зад. У людей спины мертвые, просто мертвые, оттого что они их никак не используют, так ведь? — Ковбой уступил место Военной Униформе и начал инструктировать Дидри и Черное Кимоно.

— Хотите попробовать? — спросила Мелани.

— Хочу.

Ее спина уверенно и податливо прильнула к его академически сутулому хребту, а крепкая попка — к его обмершим от счастья тощим чреслам. Заброшенные назад волосы Мелани заструились по его груди, и все вокруг поплыло. Мелани захихикала:

— Эй, Филипп, ну и что вы хотите сказать мне вашими лопатками?

Кто-то пригасил свет и сделал погромче индийскую музыку, под которую пары стали качаться и извиваться, прижимаясь друг к другу в пульсирующих оранжевых пронизанных дымом сумерках. Это было похоже на танец, и все они были танцоры, и одним из них был Филипп — наконец… Свободная импровизация дионисийского празднества, которого он так жаждал… Свершилось.

Мелани смотрела на него отсутствующим взглядом. Тело ее было во власти музыки, которую слушали ее веки, слушали ее соски, слушали кончики ее пальцев. Вот музыка стала едва слышной, но танцующие не теряли ритма. Она качалась, он качался, все они качались, кивая в такт головой, то замедляя, то ускоряя движения, повинуясь перебирающим струны пальцам, легкому барабанному перестуку, всем переходам и переливам тона и тембра. Темп музыки стал нарастать, струны зазвенели громче, а потом еще быстрее и громче, и в ответ тела закружились неистово, замелькали руки, защелкали пальцы, захлопали ладоши. Волосы Мелани, извивающейся в гибких поклонах, то заметали пол, то взлетали в потолок, рассыпаясь в оранжевом свете миллионом сверкающих нитей. Сиянье глаз, сверкание капелек пота, ожившие женские груди, шлепки соприкасающихся тел, резкие восторженные вскрики, пронизывающие дымную пелену… Внезапно музыка остановилась, и все в изнеможении упали на подушки, задыхаясь, и обливаясь потом, и расплываясь в блаженных улыбках.

Следующим номером Ковбой показал им ножной массаж. Филипп улегся на пол лицом вниз, а Мелани прошлась босыми ногами по его спине, заставив его пережить острую смесь наслаждения и боли. И прямо сейчас, с вдавленным в пол лицом, вывернутой шеей и легкими, из которых выжат воздух, чувствуя, как его лопатки проваливаются в грудную клетку, а позвоночник скрипит, как дверь на ржавых петлях, он мог бы испытать оргазм без всяких затруднений — что ж, если подумать, кое-кто платит за это в борделях немалые деньги… И когда Мелани наступила ему на ягодицы, он тихонько застонал. Она соскочила с него.

— Больно?

— Нет-нет, совсем нет. Давайте еще!

— Теперь моя очередь.

Он стал отказываться — он и тяжелый, и неуклюжий, и не дай Бог сломает ей спину. Но она настояла на своем и распростерлась перед ним в своей белой одежде, как приносимая в жертву девственница. Что там бордели… Краешком глаза он увидел Кэрол, которая подпрыгивала на могучей спине Черного Кимоно.

— Топчи меня, детка, топчи сильнее! — стонало Черное Кимоно.