Книга Вилла Бель-Летра - Алан Черчесов

— Вы находите? Что ж, доверимся впечатлениям старожила. Видимо, на мои подозрения повлиял разговор о венецианской воде, в частности, рискованная гипотеза о том, что нет ничего непрозрачней прозрачности. Вынужден покаяться: любая непрозрачность начинается с того, что кто-то напускает дыму…

Дарси покрутил перед собою трубкой и мило улыбнулся. Они распрощались. Суворов поднялся к себе. После выпитого коньяка пришло состояние чуть тревожной и вместе с тем благостной лени, которое он решил разделить с незнакомой пока что тахтой. В крошечной комнатке в два карманных окна стоял только скромный доспехами шкаф да обитое бархатом мягкое кресло. Они быстро сливались в пятно.

Пятно родило Адриану. Та парила по тонкому обручу полусознанья, задевая ресницы дыханьем. Суворов хмурился, порывался укрыться ветрилом и искал по палубе щит, в чью блестящую медь собирался выловить солнце, дабы отбить его пламенем атаки назойливой гарпии. Щит куда-то запропастился, отчего воин, отражаясь в ином, размером с тахту, измерении, обиженно шамкал ртом, а время от времени еще и плотоядно всхрапывал, и тогда лицо его, будто бы репетируя другую, параллельную главному действию пьесу, принимало жалкую мину вины. Оно и понятно: все мы виновны за то, что нам снится…

Когда он очнулся, часы на столе показывали без пяти минут два. Прямо под ними противно звонил телефон.

— Алло? Георгий? Куда вы подевались? Я носился по парку, подвернув до коленок штаны, но вас там и след простыл… Разрешите наведаться в гости?

— Валяйте. Дверь не заперта.

Сквозь очки у Расьоля раздавленной вишней красовался роскошный синяк.

— Что, не в силах оторваться? Можете хохотать вслух — пожалуйста, я подожду. Не хочу, чтобы приступ настиг вас за обедом. Крошка Гертруда не простит, если вы испортите ей представление, подавившись костью здешнего карпа, которого она как раз сейчас потрошит на кухне ножом, икая какой-то мотивчик… Я на минутку: кое-что у вас тут забыл.

— Расческу? — спросил участливо Суворов.

— Вот-вот… Я смотрю, вы уже близки к истерике. Зря, молодой человек. Поверьте старику: лысина требует ухода более тщательного, чем ее беззаботная юность из ежа себорейных волос, которые, если вникнуть, являются лишь эманацией подростковой эрекции. Когда же на место перхоти и испуганных всенощных эякуляций заступает поднаторевшая в любовных утехах мужественность, она избирает своим отражением гладкое зеркало плеши — эманации лимба и нимба. Подружить ее с жалким венчиком, оставшимся от былого великолепия курчавого шлема, — значит увенчать этот лимбо-нимб изящным венцом примирившейся с неизбежным течением времени мудрости. Вот вам прекрасный экспромт стилистически оправданной и онтологически безукоризненной тавтологии. Берите бесплатно — но в обмен на мой гребень!

— Найдете там, где оставили, — стеклянная полка под зеркалом… Давайте я помогу.

— Нет-нет, отдыхайте! Я сам… — Расьоль скрылся в ванной и как бы невзначай притворил за собой дверь.

Суворов включил телевизор и уставился на экран, с любопытством считая секунды. Прошло минуты три, а гость все не выходил. Наконец, маскируясь, Расьоль спустил в унитазе воду, поплескался руками под краном и бодро приступил к расспросам:

— Итак, чем вы тут занимались, пока ваш конкурент зализывал раны? Писали анонимки в «Монд»? Вам мало тридцати тысяч, еще и надобны тридцать сребреников? Признавайтесь, дружище, что у вас на уме?

— На уме у меня, дружище, иное: вы нас крепко подставили.

— Чем это? — Расьоль насторожился.

— Пока вы забавлялись игрой в следопыта в местном лесу, меня три часа кряду подвергали глумливым допросам.

— Вот как? И кто?

— Ваш полицейский приятель. Справлялся о том, как долго вы пробыли давеча в ванной.

Расьоль побледнел. Фонарь под глазом, напротив, пуще прежнего разгорелся.

— И… Что еще?

— Да так — глупости.

— Пожалуйста, не уклоняйтесь. Что за ребячество — подтрунивать над такими вещами…

— А чего это вы всполошились, Расьоль? Помнится, вчера после драки вы задиристо кукарекали петушком.

— Послушайте, сейчас мне не до пустой болтовни. Чего он хотел, этот «флувытель вакона»?

— Я так и не понял. Но вид был такой, будто он припас для вас огромную клизму.

— Проклятье! Я ведь предчувствовал, только решил не тревожить ваш утренний сон… Теперь мне крышка, Суворов. Вы, случаем, не помните, во сколько ближайшая электричка до Мюнхена? Мне надо уладить там кое-какие дела.

— А как же обед?

— К черту жратву! Дайте мне кепку.

— Какую?

— Какую угодно, хоть Ульянова-Ленина!

— У меня только зонтик…

— На хрена мне ваш зонт, когда нет дождя?! Затолкайте его Дарси в зад! Когда коновал с кобурой заявится вновь, передайте, что я прихватил полотенце, желтые плавки в цветочек, кислородный баллон и сомбреро, сунул внутрь моток туалетной бумаги на случай поноса и пошел до утра полоскаться в Вальдзее. Причем вряд ли всплыву…

— Как прикажете, мой господин.

— Перестаньте кривляться! Речь идет о… — не став уточнять, Расьоль стремглав выскочил на площадку. Суворов напустил на себя озадаченный вид и, будто размышляя вслух сам с собой, пробормотал:

— Так спешил, что лекарство забыл…

Шаги смазали дробь, поперхнулись ступенькой, каблуком кашлянули и замерли.

— Эй, Суворов, это вы обо мне?

Голос Расьоля перетек из грозного баса в угодливый дискант.

— Тут намедни нашел я пакетик со снадобьем… Подумал, что ваш.

Француз издал странный звук (что-то среднее между отрыжкой и кошачьим мурлыканьем), потом тяжело, словно Каменный Гость из страны лилипутов, затопал наверх. Насупившись, точно бычок на корриде, стал надвигаться на Суворова:

— Дайте взглянуть.

— Ваше?

— Вроде бы… Да, конечно, мое.

— Это соль, идиот!

Вот и потешились! (Зависть — сильное чувство. И всегда, между прочим, сильнее стыда). В глазах у Расьоля страдание. Видно, как угасает в них промельк вспыхнувшей было надежды.

— Где само… Где лекарство?

— В унитазе. Там, где ему и положено, — вместе с дерьмом…

Француз присел на половицу у двери и, обхватив руками виски, перевел с облегчением дух.

— Ну, Суворов… Так пытать умели когда-то иезуиты, да и то лет уж двести, как утратили навыки. Но ведь ты православный?

— Заткнись. На тебе вообще креста нет. Разыгрываешь из себя помесь де Сада с Вольтером, а у самого, поди, в штанах мокро.

— Еще бы не мокро! Я, как назло, запасся на три месяца вперед, причем на двоих, что уже не просто хранение дозы, а провоз контрабанды наркотиков… Немецкая полиция — это же волкодавы с планшетом инструкций вместо башки. Ты не знаешь, на что они способны.