Книга Натренированный на победу боец - Александр Терехов

– Да? А я уж…

– Нет, он, ясное дело, нахватался, но путает. Вам сказал: каменная печь. А по правде – глинобитная.

Я обождал, но он улыбался молчком, лишь кинул вдогон:

– Мы уж все как профессора московские! Наглядно! Армию отбуду, и на археологию!

Елена Федоровна так и грелась черепахой поперек пути, твердо соединив коленки, – переступать? Я сломил единственную, выгоревшую в кость травинку и запустил даме под шляпу, произведя щекотливое движение.

Хр-рясть! В моей руке остался размочаленный огрызок. Я заглянул под шляпу. Археолог уставилась в меня, равномерно переминая зубами отчекрыженную травинку:

– Кто?

– Я санврач, Елена Федоровна. Сегодня приехал.

– Врач. Кто?

– Я. Я и есть. Про кого ж я говорю? Дератизатор из Москвы.

– Кто?

– Я из Москвы. Вообще-то мы вдвоем, но второй наш, мой товарищ, он там остался, в Светлояре.

– Кто?

– Товарищ мой! Тоже врач! Сотрудник. Знаете, я пойду…

– Я кто?

– К-как? Ах, вы – кто? Вы – Елена Федоровна. – Я возвысил голос: – Женщина. Археолог.

Она села и гордо отплюнула траву.

– Я доктор наук! У меня ученики. Задремала… Находки?

Я сжал ее высохшее запястье – она неожиданно улыбнулась.

– Елена Федоровна, сбился с толку, хоть вы мне…

– Уже осмотрели городище? Выше открывается город: посад, кремль-детинец, пристань. Пристань означает: вода. Двенадцатый век. Тринадцатый век. Мое любимое время. Хотите отдыхать – за лопату. Тоскую по лопате. Не могу. Требуется научное руководительство. Пока археологов четыре. В ноябре академическая экспедиция. Мы открыли самую Россию. Еще одну. Они начнут соединяться. Не боясь слов, ценнейшее месторождение. Все отсюда родилось. Покопайтесь. Свежие люди удачливы.

– Елена Федоровна!

– Да? Я вас слушаю, дорогой товарищ, спасибо. Благодарю вас, всего доброго.

– Приятно балакать с тобой, хрен, хоть… Вон, последний круг, самое дно твоих циркачей, – там что?

– Чтобы вам доступней понимать, там – неолит. Первое поселение, отработано. Находки теперь в городе, выше.

– Для какого рожна вам тогда бур?

– Бур. Нам не нужен бур.

– А вон то, что торчит? Хвост собачий?!

Она вытерла полой шляпы очки и вгляделась в мой указательный палец. Я процедил:

– На дно смотри, прости-тут-ка! Смотри.

– Ага, бурилка. Затея Свиридова. Глубже нет вещественных источников. Он хочет найти зерно. Беда везучих самоучек, выдумывают идею. Раскоп схож с древом: ствол, расходятся ветви. Он предположил – значит, в основании имеется зерно. Желает зерно добыть.

– Зачем?

– Пересадить в новую почву. Но там – мертвое материковое основание. И я-то знаю, – отняла руку у моих пальцев и скучно заключила: – Насколько оно мертвое. А вы. Не бегайте. Часто, что кажется низостью, всего лишь опыт. Вы приехали-уехали. Людям – жить. Всегда, – досказала здоровым, сильным голосом, отряхивая наголо показанные шортами еще плотные ноги, а я-то сперва… – А вы-то теперь… Нет, не надо бояться. – Я все равно подскочил, подхлестнутый автоматной очередью. – Зовут, обед. Тарелка. Санврач, – и посмеялась.

Я чуть не шлепнул ее по заду!

Ели честно: поровну и одинаковое. Я вклеился во вторую смену, чтоб в спину не дышали. Призывник Костромин разлил щи с мясными нитками – обожжешься. Я похлебал, слупив попутно четвертушку черняги, а во-вторых, смял две тарелки пшенной каши с масляной кляксой посередке, загребая пшенку с краев, где остыла, и заключительно приложился к сладенькому питью, поданному в кружке, называемой в русской армии «фарфоровая», жижи на два глотка, а дальше я пошлепывал по донцу, отбивая налипшие яблочные кружки, понуждая их следовать к месту назначения – в чрево.

После сонно посмотрел на раздатчика. Костромин надыбал еще кружку компота и шайбочку масла – я размял ее ложечной рукоятью по горбушке, и, уж после всего, когда задымили котлы посудомоев и поредели очереди к туалетам, сел я в тень, и охватила меня тоска: опять обожрался черняги! – точно измучит изжога, не даст спать; и проснулся я в таком же паскудном настроении. Так всегда, когда спишь после обеда. Под умывальником освежился и через туалет проследовал «в город».

Вот осень догнала в яме. Прежняя осень… Наверное, кухня ресторана «Узбекистан»? И дом семнадцать по Волгоградскому проспекту – сильнейший крысятник Москвы. Дом – кольцом, первые этажи: «Колбаса», молочная кухня, столовая, «Мясо» с одним торгующим прилавком. На остальных написали «ремонт» – я сразу смекнул: боятся подходить. Да. Осенью мы держали «Мясо», пока у заказчика хватило денег – а что еще? Что-то и еще. Ведь не только.

Когда я покинул лагерь – дорожка в две доски лампасами тянулась к лестнице, – я осматривался, надеясь подобрать лопату, брошенную в смурное «после обеда»; далеко, на стыке неба и пропасти, катила машина-водовоз. Солдаты потянули наверх по тропе наращенные пожарные рукава – машина пододвигалась задом, выпустив беззвучным хлопком двери чисто белое платье – приехала.

Платье пустилось вниз по тропе, солдаты уступали путь, застывая глазами вслед, я направился «в город», вздыхая через ступеньку – что ж такое: не мог сердце унять.

«Город» изукрасили, как пасхальное яичко. Явно он наряжался гостям напоказ: по обе стороны пластались широченные откосы с остатками посада, против лагеря они смыкались в площадь – там откопали кремль. Повсюду торчали щиты с разъяснениями.

Я намеренно отыскал гнилые сваи, на них покоилась пристань, от пристани шла выложенная бревнами дорога до горбатой насыпи с провалом ворот. Мужики раскатывали тепличную пленку над лачугой, сохранившейся исправней других. В лачуге показывалась печка устьем от входа и остатки кухонной посуды, полати для сна, коса-горбуша да топор-бердыш, сходный с полумесяцем. Еще стол и лавка в красном углу.

Посреди, на прокопченном медеплавильном горне в застекленном коробе выставлялся «костяк девочки», скрепленный в суставах медной проволокой. К вискам черепка суровой нитью подвязали кольца с лопастями-лучиками – «семилопастные височные кольца с орнаментом в виде креста с перечеркнутыми концами» – с объяснением: редкость.

Я выбрался на улицу и признал в мужике, прихватывавшем обойными гвоздями пленку, Прохорова, он – тут же ко мне:

– Видали девку? Втыкнул, а там – хрусть. А на ей еще было, во тута, в области шеи, бусы на конском волосу – в тридцать пять единиц! И серебряная гнутая штука. Гривна такая. Но это все в кремль отнесли сохранять. Ежели Президента на раскопки подманят, наши вручить ему думают, для Алмазного фонда, а только я думаю, – нагнулся ко мне, – по уму-то следует, чтоб он сам отрыл. Дать ему почетную лопатку с бантом, копни на память. Где подведем. Копнет на штык – сундук! Ему приятность, нам почет.