Книга Одинокий волк - Джоди Пиколт

В «Айпати» закончились медвежата с надписью «ПОПРАВЛЯЙСЯ СКОРЕЕ», — шмыгает она носом. — Господи, Кара! Не могу поверить, что это произошло. Мне так жаль!

Я пожимаю плечами — или, по крайней мере, пытаюсь пожать, по тому что мое плечо зафиксировано. Я понимаю, что она испытывает такое же чувство вины передо мной из-за того, что потянула меня на вечеринку, что и я перед отцом, приехавшим меня забрать. Если бы не Мария, я бы не оказалась в Бетлехеме; если бы не я, мой отец не оказался бы в ту ночь на дороге. Я не хотела никуда выходить; планировала заказать пиццу и какую-нибудь мелодраму и остаться на ночь в доме у Марии. Но Мария попросила меня как лучшую подругу: «Я бы ради тебя это сделала». И поэтому я, как идиотка, поехала.

Ты ни в чем не виновата, — успокаиваю я ее, хотя сама не верю своим словам.

Мама, которая ночует в больнице, сейчас в комнате отдыха с близнецами и Зои. Она не стала заводить их в мою палату. Боится, что все эти бинты и синяки будут сниться им в кошмарах, и она не хочет, чтобы Джо пришлось успокаивать детей по ночам, пока она спит у меня в палате. От этого я чувствую себя Франкенштейном, как будто меня необходимо прятать от людей.

Мария опускает глаза.

А твой папа... он по...

Тайлер, — перебиваю я.

Она смотрит на меня. Лицо у нее красное, заплаканное.

Что?

Расскажи, как все прошло. — Именно из-за Тайлера мы и поехали на вечеринку; именно он и пригласил туда Марию. — Он отвез тебя домой? Ты на него запала? Он лапочка?

Даже для собственных ушей голос мой звучит как чрезмерно натянутая струна. Мария поджимает губы и снова начинает плакать.

Ты застряла в больнице, тебе пришлось перенести серьезную операцию, отец твой в коме, а ты хочешь обсуждать какого-то парня? Это неважно. Он — это пустяк.

Не пустяк, — негромко возражаю я. — Если бы я не оказалась в больнице, если бы ничего этого не произошло, мы бы о нем только и говорили. Если мы станем говорить о Тайлере, я хотя бы на пять секунд почувствую себя нормальной.

Мария вытирает нос рукавом и кивает.

Да придурок он! — отвечает она. — Напился и стал рассказывать мне, как его бывшая за лето нарастила сиськи и как ему хотелось их проколоть.

Проколоть... — повторяю я. — Он так и сказал?

Мерзость, да? — Она качает головой. — О чем только я думала?!

Что он похож на Джейка Джилленхола, — напоминаю я. — По крайней мере, ты так мне сама говорила.

Мария откидывается на спинку стула.

В следующий раз, когда я решу потащить тебя куда-нибудь ради своей несуществующей любви, не могла бы ты стукнуть меня по голове?

Я улыбаюсь — я уже так давно не улыбалась, что у меня начинает болеть лицо.

В следующий раз обязательно, — обещаю я.

Я даю ей волю, и она рассказывает о том, что уверена, будто у нашей учительницы французского опухоль головного мозга, иначе как еще можно объяснить то, что она задала за неделю выучить пять стихотворений. Делится последними школьными сплетнями: Люсиль Демар, девочку-гота, ту, что разговаривает исключительно с куклой из носка, которую носит на правой руке, и ту, которая считает эту игру искусством, застали, когда она занималась сексом с внештатным преподавателем в музыкальном классе.

Я не рассказываю Марии, что когда впервые увидела отца, то почувствовала, как воздух вокруг меня стал плотным и я не могу его вдохнуть, хоть убей!

Я молчу о том, что у меня такое чувство, будто я вот-вот расплачусь.

Молчу о том, что сегодня вечером сходила в комнату отдыха, поискала в Интернете «черепно-мозговые травмы» и нашла историй о тех, кто так и не выздоровел, намного больше, чем о тех, кому удалось-таки справиться с болезнью.

Не признаюсь ей, что все эти годы мечтала, чтобы брат вернулся домой, но теперь, когда он здесь, я об этом жалею. Потому что тогда все врачи и медсестры — все, кто заботится о моем отце, — обратились бы ко мне, а не к нему.

Не признаюсь, что мне тяжело уснуть, а если повезет и я забываюсь тревожным сном, то просыпаюсь от крика, потому что вспоминаю аварию.

Я намеренно умалчиваю о том, что случилось прямо перед столкновением. И после. Вместо этого все сорок минут, пока Мария сидит у меня в палате, я делаю вид, что осталась все такой же девчонкой, как раньше.

Есть мгновения, которые я хотела бы пережить вместе с братом — но этого так и не произошло, потому что он бросил семью. Например, чтобы он с пристрастием допросил моего первого парня перед тем, как отпустить меня на свидание. Или чтобы учил меня водить машину на пустой автостоянке. Или чтобы купил мне несколько бутылочек пива, которые после бала мы могли бы выпить под трибунами. Когда он только уехал, а мои родители разошлись, я писала ему каждую ночь.

Где-то в шкафу за плюшевыми игрушками, которые я никак не решусь выбросить, и одеждой, которая мне уже мала, в обувной коробке лежат письма, которые я так и не отправила, потому что у меня не было его адреса.

Буду честна до конца: раньше я представляла себе наше воссоединение. Я мечтала, что это будет за секунды до моего замужества: Эдвард появится как раз перед тем, как я пойду по проходу к алтарю, и скажет мне, что он не мог пропустить свадьбу своей младшей сестренки. Потом шла смазанная картинка, как на большом экране: он признается, что я выросла еще красивее, чем он себе представлял.

Вместо этого я получаю высокомерное «привет» поверх дыхательного аппарата отца. Мама сказала, что Эдвард пару раз заглядывал в реанимационное отделение после того, как мне сделали операцию, но меня уже давно перевели в палату, и, насколько я вижу, мама все это выдумывает, чтобы я не расстраивалась.

Именно поэтому видеть в ногах кровати брата, который пытается завязать со мной беседу, — сюрреалистично. За его спиной без звука работает телевизор, идет викторина «Колесо удачи».

Болит? — интересуется он.

«Нет, я лежу здесь ради диетического питания», — думаю я про себя.

На экране кто-то купил две гласные. Появились две буквы «а».

Бывало больнее, — отвечаю я.

Отец не раз говорил, что раненый волк становится сам не свой. Он может считать тебя братом, но при этом вцепиться тебе в глотку. Если к ситуации добавляются болевые факторы — исход непредсказуем. Я уверяю Эдварда, что мне не больно, но это неправда. Может быть, благодаря обезболивающим плечо у меня и не болит, но морфий сердце не излечивает.

Именно этим я объясняю то, что каждое слово использую как оружие, чтобы оттолкнуть его, когда единственное, чего бы мне сейчас хотелось, так это чтобы меня поддержали.

Я знаю, почему ты уехал, — говорю я брату. — Мама рассказала.

То, что он голубой, меня не расстроило. Но мне всегда хотелось разгадать тайну, которая окружала уход моего брата из дому, и тому было простое объяснение — я хотела знать правду. Изначально мама говорила, что Эдвард с папой поссорились. В конце концов я узнала, что причиной ссоры послужило то, что Эдвард открылся отцу. И наверняка отец сказал брату что-то настолько ужасное, что тому пришлось уехать. Хотя, если хотите знать мое мнение, миллионы подростков-геев признаются своим родителям, и у некоторых реакция бывает такой же. И только потому, что мой отец оказался несовершенен, Эдвард собрал манатки. Это привело к тому, что мама стала обвинять отца и в конечном счете они расстались. Для моей жизни необдуманный поступок брата имел необратимые последствия.