Книга Благостный четверг - Джон Эрнст Стейнбек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как это?
– Понимаешь, если мужчина кладет глаз на женщину, то причина тут вовсе не в ней, а в нем самом. Например, она ему напоминает покойную мать; или она брюнетка, а он боится блондинок; или он хочет жениться в отместку другой женщине; или не уверен в своих мужских способностях и хочет увериться. У меня был знакомый, специально это дело изучал, так он говорит: мужчина влюбляется не в женщину, а в тот образ, который создает в душе… Так что лучше всего, когда брак устраивает кто-то третий, на трезвую голову. По-моему, ты Доку подходишь.
– Почему?
– Потому что на него не похожа. Ну, хочешь его захомутаем?
– Не надо. Не хочу я никого хомутать. Особенно Дока.
– Но все же так делают.
– Знаешь, Фауна, – тихонько сказала Сюзи, – ты тогда про мою жизнь все верно угадала. В шестнадцать лет это со мной случилось. Ты знаешь, он разговаривал со мной, как будто я для него единственная… С тех пор я и слов таких не слышала…
– Ничего, – Фауна обняла Сюзи за плечи, – бог даст, еще услышишь. Если я это дело слажу, я твою звездочку красным кружком обведу. Ну что, пойдем спать?
– Пойдем, – сказала Сюзи. – И все-таки не надо хомутать Дока…
Сюзи подождала, пока Фауна уляжется, и прокралась наружу. В Западной биологической все еще горел свет. Сюзи перешла улицу под фонарем, поднялась на крыльцо, постучала пальчиками в дверь. Док не отвечал. Тогда она вошла: Док сидел за столом, глаза красные от бессонницы, – перед ним, в ряд, чашки из прозрачного стекла. Вид у него очень усталый, кожа на щеках, под бородой, кажется серой.
– Поздно работаешь… – сказала Сюзи.
– Да уж. Выкинул из-за тебя первую серию зародышей, пришлось переделывать заново. А это долгая волынка.
– Прости, пожалуйста. Слушай, Док, ты должен написать свою книжку. Что уж там за книжка, не знаю, а должен!
– Наверное, ты в тот раз угадала. Не могу я ее написать, кишка тонка.
– Глупости, – сказала Сюзи, – еще как можешь, нужно только захотеть.
– Хм, в том-то вся и штука, что я, наверное, не хочу.
– Зато я хочу.
– Ты? А при чем здесь ты?
Сюзи покраснела и долго разглядывала свои ладони, не зная, что ответить, потом промолвила:
– Понимаешь, все ждут, все хотят, чтоб ты написал. Не напишешь – всем будет обидно!
– Ну, это для меня не аргумент, – усмехнулся Док.
Сюзи попробовала зайти с другой стороны:
– Получается, ты просто трус и слабак.
– Ладно, я трус и слабак. Но это мое личное дело!
– Все равно ты должен написать!..
– Ничего я не должен.
– Я бы тебе помогла.
– Чем, дуреха?
– Чем? Подтолкнула бы тебя хорошенько под зад. Может, тебе как раз этого и не хватает.
– Слушай, оставь меня в покое. – Тут Док взглянул на часы. – Опять!! Ах ты, чертова баба! Опять из-за тебя время проворонил!
– Сам виноват, недотепа. Нечего на других сваливать.
– Убирайся отсюда! – рыкнул Док. – Шагай обратно в свою шлюшню!
На пороге Сюзи обернулась:
– Господи, бывают же такие дураки! – и громко хлопнула дверью.
Спустя немного времени раздался робкий стук в стекло.
– Я же сказал, убирайся! – крикнул Док.
– Это не Сюзи. Это я. – В дверь просунулся Мак.
– Что, подслушивал?
– Ничего я не подслушивал… Как ты думаешь, недвижимая собственность на Консервном Ряду – это хорошее вложение капитала?
– Не знаю, не думаю.
– А она девушка ничего, – сказал Мак.
– Ты же говоришь, не подслушивал!
– Чего подслушивать, и так все – слышно. Знаешь, умные люди говорят, брать жену из заведения хорошо по трем причинам.
– Постой, ты о чем? – удивился Док.
– Во-первых, – Мак загнул палец, – она будет тебе верна: она и так уже все в жизни перепробовала. Во-вторых, она тебя насквозь видит, значит, в тебе уже не разочаруется. А в-третьих, – Мак загнул третий палец, – если она глаз на тебя положила, то причина тут только одна.
– Какая?
– Нравишься ты ей! – сказал Мак. – Ну, я пошел…
– Погоди, присядь. Давай выпьем чего-нибудь.
– Извини, не могу, выспаться надо. У меня завтра дело важное. Спокойной ночи.
Некрашеная сосновая дверь закрылась за Маком, но Док еще долго смотрел на нее, и казалось его усталым глазам, что древесные волокна извиваются как живые…
Человек так устроен, что все крупные исторические события на своем веку – убийство эрц-герцога в Сараево, Мюнхенский договор, Сталинградскую битву – жаждет увязать, по дням и по часам, с событиями собственной жизни. Американец точно помнит, что именно делал в то время, когда японцы разбомбили Пирл-Харбор; а некоторые даже утверждают, что имели предчувствие.
Четверг, о котором речь, несомненно, был для Консервного Ряда поворотным моментом. То, чему предстояло произойти, подготовлялось исподволь, в течение жизни нескольких поколений, всем ходом внутреннего развития… Теперь кто-нибудь непременно вспомнит, что у него было предчувствие. Старожилы скажут, что ощущение было такое, словно назревает землетрясение…
Итак, был четверг. В Монтерее выдался один из тех нудных дней, когда воздух настолько чист и светозарен, что за добрых двадцать миль, как в линзе телескопа, видны крыши домов Санта-Крус на другом берегу Монтерейского залива, и видны исполинские секвойи на склонах горы за Уотсонвиллом, а если взглянуть на восток, то откуда-то из-за Салинаса выплывет гордая вершина пика Фремонта… Солнце улыбалось золотой улыбкой. Красная герань так пламенела, что казалось, воздух займется вокруг. Дельфиниумы голубели ярче самого синего неба.
Такие дни повсюду редки. Люди на них нарадоваться не могут. Мальчишки ни с того ни с сего издают радостный щенячий визг; черствый бизнесмен отправляется за город – присмотреть дом с участком… Старики посиживают, глядя куда-то вдаль, – смутно припоминают, что в молодости все дни были такими… Кони валяются на зеленом лугу… Куры кудахчут, хлопают крыльями на солнцепеке.
Четверг был как раз таким волшебным днем. Мисс Уинч, которая до полудня всегда пребывала не в духе и этим кичилась, вдруг мило раскланялась поутру с почтальоном.
Джо Элегант встал рано, намереваясь поработать над романом, над той сценой, где главный герой, юноша, выкапывает из могилы свою бабушку, чтобы проверить, так ли она красива, как ему запомнилась. (Роман назывался «Эдипово семя».) Однако, глянув в окно, Джо увидел, как золотится от солнца пустырь, как играет в сердце каждого мальвового цветка алмазик росы, – и тут же выскочил босиком на волю и долго скакал по сырой траве, пока не расчихался.
