Книга Герцог - Сол Беллоу

От бешенства Герцог едва владел речью. — Что ты хочешь сказать? Может, мне умереть из-за своих волос? С ребенком как быть?

— Ты перестань ломать руки, не валяй дурака: дураков не люблю, — прикрикнул на него Сандор. Его зеленые глаза высветлила ярость, задергались губы. Ему, должно быть, представлялось, как он выбирает из души Герцога всю скверну заблуждений, и он сучил длинными белыми пальцами, крутил ими.

— При чем умереть? При чем волосы? Что ты несешь? Я только сказал, что ребенка присудят молодой матери.

— Это Маделин тебя подучила. У нее свой расчет: чтобы я не возбуждал дела.

— Она ни при чем. Я тебя учу твоей пользе. Она сейчас пристреливается. И она победит, а ты проиграешь. Может, у нее есть кто на примете.

— Правда? Она говорила?

— Она мне ничего не говорила. Я говорю: может быть. Теперь успокойся. Налей ему выпить, Би. Из его бутылки. Он не любит шотландское виски.

Беатрис встала и принесла бутылку 43-градусного Гакенхаймера.

— Хватит, — сказал Сандор, — кончай молоть чепуху. Не смеши людей. — Он смягчил взгляд и повеял теплом в сторону Герцога. — Когда ты страдаешь, это серьезно. В тебе настоящий еврейский корень — из глубины тянешь. Ценю. Понимаю. Что ни говори, сам на Сангамрн-стрит вырос, когда еврей еще был евреем. Я знаю цену страданиям»— мы с тобой путаемся в одной сетке.

Герцог-пассажир записывал: Я ничего не понимал, хоть убейте. Я думал, меня вот-вот хватит удар, разлечусь на куски. Чем больше ты меня утешал, тем ближе я был к смертному порогу. Что я все-таки делал? Зачем был в твоем доме?

Смеху подобно, как я убивался. Смотрел из комнаты на безлистую растительность во дворе. Хрупкий коричневый костяк амброзии. Молочай, зевающий пустыми стручками. А то пялился на тусклый лик телевизора.

Рано утром в воскресенье Сандор позвал Герцога в гостиную, — Приятель, — сказал он, — я подобрал тебе жуткий страховой полис.

Герцог, подвязывая ночную рубаху, ничего не понимал.

— Какой?

— Можно выписать на тебя страшненький полис и обеспечить ребенка.

— Ты о чем?

— Я говорил тебе на днях, только ты думал о другом. В случае твоей болезни, несчастного случая, потери глаза и даже рассудка Джуни будет защищена.

— Но я еду в Европу и уже застраховался.

— Это на случай смерти. А тут ребенок ежемесячно получает средства к существованию даже в том случае, если тебя поразит душевная болезнь и ты ляжешь в клинику.

— Почему возник разговор о душевной болезни?

— г Слушай, я для себя стараюсь, что ли? Мое место посередке, — сказал Сандор, топнув босой ногой в густой ворс ковра.

Воскресенье, серый туман наползает с озера, мычат суда, как вплавь перегоняемый скот. Гулкая пустота в их чреве. За участь палубного матроса, идущего в Дулут, Герцог отдал бы все на свете.

— Либо тебе нужны мои юридические советы, либо нет, — сказал Сандор. — Я хочу, чтобы вам всем было хорошо. Правильно?

— Я лучшее этому подтверждение. Ты взял меня к себе.

— Вот и давай говорить дело. С Маделин у тебя не будет проблем. На себя ей не нужны алименты. Она скоро выйдет замуж. Я водил ее обедать в «Фритцелз», так вся братва, которая годами не могла выкроить времечко для Сандора X., тут набежала скопом, пихая друг дружку. Включая моего собственного рабби. Лакомый кусочек.

— Ты сумасшедший. А что она из себя представляет, я тоже знаю.

— Ты о чем? Она меньше других блядь. В этой жизни мы все бляди, чтоб ты знал. Я так совершенно точно. А ты, как я понимаю, выдающийся шнук. Так мне говорят ученые люди. Но я рискну одежей, что и ты блядь.

— Ты знаешь, что такое человек массы, Химмельштайн? Сандор нахмурился. — То есть?

— Человек массы. Человек толпы. Ее душа. Всеобщий уравнитель.

— Какая душа! Давай без этих слов. Я имею дело с фактами.

— Для тебя факт всякая грязь.

— Факт и есть грязь.

— Но ты считаешь его истинным постольку, поскольку он грязь.

— А ты… ты чистоплюй. Откуда ты такой принц? Мать обстирывала семью, пускали жильцов, старик промышлял самогонкой. Знаю я вас, Герцогов, и ваш йихес (Происхождение, родословная (иврит)) знаю… Нечего шум поднимать. Я сам пархатый и кончил занюханную вечернюю школу. Договорились? И давай не будем говниться, мечтатель ты мой.

Герцог потрясенно, подавленно молчал. Зачем он сюда приехал? За помощью? Обнародовать свой гнев? Возбудить негодование понесенной несправедливостью? Пока что на арене только Сандор. Лютый карлик с выпирающими зубами и перепаханным лицом. С перекошенной грудью, выпиравшей сквозь зеленую пижаму. Это плохой Сандор, злой, думал Герцог. Но он бывает другим — обаятельным, великодушным, общительным, даже с юморком. Так разворотить грудную клетку могла хоть бы и лава его сердца, а зубы — их выпер наружу злобный его язык. Такие вот дела, Моше Герцог: если нужно, чтобы тебя жалели, если ты просишь помощи и выручки, тебя всегда и непременно приберет к рукам какая-нибудь невыдержанная личность. И разнесет тебя в пух и прах своей «правдой». Вот это и значит твой мазохизм, майн зисе нешамеле (Моя сладкая душенька). Добрые души падки на чужое мнение о них и не задумываются о себе. Очисти зрак самопознанием и опытом. А вообще говоря, настоящая дружба не поддакивает. Бытует такое мнение.

— Хочешь ты позаботиться о собственном ребенке или нет? — сказал Сандор.

— Конечно, хочу. Хотя ты сам говорил на днях, что лучше мне ее забыть и что она вырастет чужим человеком.

— Правильно. Она уже в следующий раз тебя не узнает.

Это ты про своих так думай, а на мою девочку пошла благородная глина. Уж она-то меня не забудет. — Я не верю этому, — сказал Герцог.

— Как адвокат я взял обязательство перед ребенком. Я должен защищать ее интересы.

— Ты? У нее есть отец.

— Ты можешь спятить. Умереть, наконец.

— Мади тоже может умереть. Почему бы на нее не выписать страховку?

— Так она тебе и даст. Это не женское дело. Это мужское дело.

— Не в нашем случае. Маделин разворачивается вполне по-мужски. Как она все провернула, чтобы оставить себе ребенка, а меня выпереть на улицу. Она думает, что может быть одновременно матерью и отцом. Ее страховку я буду оплачивать.

Вдруг Сандор стал кричать:

— Мне насрать на нее! Мне насрать на тебя! Я волнуюсь из-за ребенка!

— Да почему ты решил, что я умру первым?

— Говори потом, что ты любишь эту женщину, — сказал Сандор, сбавляя тон. Очевидно, вспомнил про свое опасное давление. Сдерживающее усилие выдали бледные глаза, губы и ставший рябым подбородок. Он сказал еще ровнее:

— Я бы сам застраховался, да врачи не дадут. Приятно, знаешь, окочуриться и оставить Би богатой вдовой. Я бы хотел.