Книга Дафна - Жюстин Пикарди

И вот однажды, через две с лишним недели после возвращения Томми в Менабилли, она убедилась, что на послеполуденной прогулке никого, кроме них, не будет: все прочие домочадцы уехали в Фоуи смотреть летнюю парусную регату. Небо, как по заказу, было чистым, с моря дул слабый бриз. Деревья слегка колыхались, казалось, что листья танцуют, дрожа. Они медленно шли через лужайки, туда, где открывался любимый ими обоими вид на мыс, и Дафна взяла Томми за руку, сказав, что хочет быть с ним честной.

— Я много размышляла об этом, и, надеюсь, ты сумеешь понять: то, что случилось у меня с Герти, связано с моими чувствами к отцу, а не к тебе…

Если он и понял, то никак не показал это, продолжая смотреть прямо перед собой.

— Ужасно важно, чтобы ты осознал, дорогой, — сказала она, стараясь не запинаться, — хотя это и было сто лет назад, имеет смысл все рассказать тебе теперь: думаю, это было нечто вроде нервного расстройства, ужасной путаницы…

Она остановилась, давая ему время ответить или задать вопрос, но он лишь слепо двигался вперед, выдернув руку, так что ей ничего не оставалось, как продолжать идти дальше.

— Ведь Герти была так похожа на отца — те же веселость, остроумие и обаяние, но при этом грусть в глазах, может быть, именно поэтому они привязались друг к другу, и они оба были как Питер Пэн — из тех людей, что не могут по-настоящему стать взрослыми. И я обожала ее столь же сильно, как папу, ничего не могла с собой поделать, хотя я вовсе не ищу оправданий… То было всего лишь глупое наваждение, а теперь оно прошло, ты должен понять…

Но все, сказанное ею, звучало неубедительно, она не могла привести мысли в порядок, ей не удавалось заставить Томми понять ее, да и как она сумела бы это сделать, если сама себя не понимала? Неудивительно, что он продолжал молчать, словно внезапно лишился дара речи и обездвижел, хотя его руки тряслись, как у старика, а глаза смотрели в землю: он словно не желал глядеть ни на Дафну, ни в сторону мыса.

— Дорогой, не пройти ли нам немного дальше, к берегу моря? — спросила она, не силах вынести его молчание, но он лишь покачал головой.

После этого они никуда не ходили вместе — заведенный прежде обычай совершать прогулки в сторону моря через Счастливую долину, заросшую азалиями и рододендронами, с собакой, следующей за ними по пятам, так и не возобновился. И хотя дни стояли теплые, Томми по-прежнему казался замороженным, словно все еще оставался во власти Снежной Королевы, отдалившись от Дафны, спрятавшись от нее за баррикаду ледяного молчания. Дафна предполагала, что его роман продолжает тоскливо тянуться, как когда-то у нее с Паксли: обманутая жена знает о неверности мужа, но не в силах ничего изменить, все прогнило и пропиталось ядом, — здесь нужен нож хирурга, чтобы удалить эту опухоль без остатка. А когда не осталось ничего чистого и ясного, все кажется неразрешимым, неопределенным, нескончаемым. Если бы речь шла об одной из ее книг, Дафна знала бы, как довести сюжет до финала: она прибегла бы к обострению напряженности, а потом нашла смелую развязку, но здесь конца не видно: этот брак должен длиться и дальше, а она должна научиться терпеть.

Менабилли,

Пар,

Корнуолл

5 сентября 1957

Уважаемый мистер Симингтон!

Извините, что отвечаю на Ваше последнее письмо с опозданием, но у меня было множество гостей, и я пыталась выполнить обязанности сразу жены, матери и бабушки! Но я не забыла о Брэнуэлле и о любезном предложении прислать мне еще что-нибудь из Вашей библиотеки. Оно меня чрезвычайно заинтересовало, потому что, как Вы уже, наверно, догадались, у меня возникла идея написать книгу о Брэнуэлле.

Не будет ли у Вас возможности встретиться со мной в Лондоне в этом месяце? Я могла бы пригласить Вас на обед где-нибудь в Блумсбери. Планирую провести в Лондоне неделю-другую, поработать в читальном зале Британского музея и прочитать там за это время как можно больше рукописей. Одна из главных тайн, которая занимает сейчас мои мысли, — поэзия Эмили.

Я просмотрела многочисленные издания и убедилась, что одни рукописи были составлены из разрозненных листков, проданных американским коллекционерам, другие были получены от Артура Белла Николза, вдовца Шарлотты. Но я не нашла доказательств, что эти источники — определенно труды Эмили, а не ее брата.

Я полагаю, что крайне необходима помощь совершенно беспристрастного специалиста-почерковеда, который мог бы провести разграничения во всем написанном членами семьи Бронте, не имея предвзятого мнения.

Конечно же, мне необходимо собрать достаточно много нового материала о Брэнуэлле, чтобы книга чего-то стоила. И еще так много вопросов, на которые надо найти ответ в ходе моих изысканий. Почему, например, его никогда не посылали в школу? Подозреваю, что у него случались эпилептические припадки в легкой, почти незаметной форме, но у меня пока нет абсолютно никаких свидетельств этого. Кто входил в число его близких друзей, в какой степени испытывал он на себе влияние масонов, если учесть его посещения местной масонской ложи? Мне бы очень хотелось узнать подробности его жизни в семье Робинсонов в Торп-Грин — ведь он прожил там целых два года, а Энн даже больше, но единственное, чем мы располагаем, — слухами о том, что Брэнуэлл был с позором уволен.

А сейчас я должна закончить все эти размышления и отнести это письмо на почту. Надеюсь получить от Вас весточку, а может быть, даже встретиться с Вами в ближайшем будущем. Я заглянула в свои записи и обнаружила, что буду свободна и смогу увидеться с Вами недели через полторы, — если это Вас устроит.

Искренне Ваша,

Глава 8

Ньюлей-Гроув, октябрь 1957

Дни становились все короче, и Симингтону не хватало дыхания: он, кашляя, отпирал свои кладовые или, шурша картотеками, разыскивал нужные книги в полузабытых тайниках. Письма от Дафны Дюморье отсылали Симингтона к его рукописям, но он-то знал, что не следовало возвращаться к ним, ведь ничего там не изменилось.

— Она узнает… — бормотал он себе под нос: ведь Брэнуэлла никак не удавалось извлечь из лабиринта незавершенных рукописей, разрозненных и изуродованных Шортером и Уайзом, да, и Уайзом тоже, не один Шортер предавал Брэнуэлла и Симингтона.

Эта парочка, Шортер и Уайз, наживалась на бедах Брэнуэлла, а настоящим экспертом по части фальсификации был Уайз, конечно же, именно он подделал сначала подпись Шарлотты, а потом и Эмили на рукописях Брэнуэлла и продал их богатым доверчивым коллекционерам, не слишком утруждая себя раздумьями о Брэнуэлле или о ком-то еще, поскольку все его мысли были заняты собой, важной персоной, сумевшей так долго всех дурачить.

Симингтон знал: Дафна ожидала от него какого-то из ряда вон выходящего открытия. Он догадывался: она мечтала доказать, по меньшей мере, что Брэнуэлл приложил руку к созданию «Грозового перевала», а также написал многие из стихотворений, приписываемых Эмили. «Что ж, в добрый час», — подумал Симингтон, но лишь мельком, на самом же деле вовсе не желая ей добиться успеха; он не хотел, чтобы Дафна преуспела там, где он до сих пор терпел неудачу.