Книга Записки экспедитора Тайной канцелярии - Олег Рясков

Глава II,

в коей Иван бежит от себя и возвращает себе имение

Иван гнал во весь опор. Не преследователей он боялся, он пытался убежать от той картины, которую оставил позади себя. Но картина эта так и стояла у него перед глазами: Варя, совсем одна в осеннем лесу, смотрит ему вслед в надежде на защиту. А он не может! Ровным счетом ничего не может изменить в ее горькой судьбе!

Иван вернулся в постоялую квартиру, сменил дорожное платье и отправился в ближайший кабак. Он решил избавиться от тошных мыслей давно проверенным способом. Только не думать, не думать, иначе с ума можно сойти от безысходности. Имени у него теперь нет, любимая далеко, служба. И вот когда уже полштофа было осушено, тут-то служба его о себе напомнила. Двери кабака распахнулись, в них вбежал запыхавшийся Егорка, только и успевший промолвить:

– Ваша милость, господин Ушаков здесь…

Слуга с видом заговорщика обернулся на дверь, Иван сделал большой глоток из кружки и встал, а на пороге возникла сановная фигура Его сиятельства. Самойлов, мысли которого и без сей важной персоны были не из приятных, с досадой спросил, лишь только Ушаков приблизился к столу:

– Что, Ваша светлость, опять моя шкура понадобилась?

Этот желторотый юнец ему порядком надоел своими бессмысленными выходками, а потому Ушаков с досадой процедил сквозь зубы:

– Садись!..

И, протянув трость с набалдашником Егорке, сам сел напротив Ивана и вскинул на него тяжелый взгляд:

– Я смотрю, ты совсем плох, отдохнуть тебе надо.

– А я и отдыхаю, – Иван кивнул на порядком початый штоф.

Андрей Иванович кивнул Егорке, мол, мне тоже поставь. Егорка засуетился и подал барину чарку. Ушакова нисколько не смущал прокуренный кабак. Было время, сиживал он в местах похуже и брань слышал поотборней. Происходил Андрей Иванович из рода хоть и почтенного, но обедневшего. Как говорится, на четырех братьев – один крепостной. Еще на заре петровской эпохи начинал он рядовым гвардейцем в Преображенском полку и о придворной жизни не помышлял. Многие его сослуживцы так при полку и умирали, участвуя в баталиях и прочих воинских потребах. Такая судьба могла ожидать и самого Ушакова, но господь распорядился иначе и вознаградил Андрея Ивановича за труды праведные. А трудился он много. Так что в Тайную канцелярию пришел, имея большой опыт розыскных дел. Не мыслил себе Ушаков другого мироустройства, кроме самодержавного, а потому выполнял любой приказ с полным душевным спокойствием, лишь бы во славу престола российского. О своей службе как-то пошутил в письме Толстому: «Кнутом плутов посекаем да на волю отпускаем». Таких горячих голов, как Самойлов, попадалось Андрею Ивановичу за долгие годы верной службы немало. Некоторые теряли эти головы – кто на плахе, кто в бою, некоторые остывали и умнели, понимая, что в жизни главное, а что так – пустяк, не стоит и копья ломать. Посмотрим, что из этого искателя приключений выйдет. Выпив из чарки, Ушаков спокойно произнес:

– Ты ж родом из Самойлова?

– Был, – огрызнулся Иван.

– Вот тебе бумага. Восстанавливают тебя в добром имени! И возвращают все землевладения. Нет более надобности держать тебя инкогнито. Езжай, отдохни и подлечись, – Ушаков протянул Самойлову документ.

Иван посмотрел на бумагу, но словно и не увидел – не своя судьба интересовала его в этот момент. А потому ответ его был не самым ожидаемым для Андрея Ивановича.

– Что ж, Ваше сиятельство, а Белозеровых тоже из ссылки возвернут? Или как? Ведь по моей вине сослали безвинных…

– Белозеровых сослали по иной причине, а тебя, дурака, я порядку учил, – Ушаков встал, не желая более объясняться с человеком, толком в политике и делах государственных не разбирающимся.

Андрей Иванович повернулся к Егорке и проговорил голосом доктора, прописывающего лечение:

– Пить более не давать, отправляться завтра. И учти, – кинул он Самойлову напоследок, – любой твой визит к Белозеровым им боком же и выйдет!

Уж этого он мог бы не говорить, это Иван и сам теперь отлично понял. Самойлов кипел от возмущения, но Ушакову никакого дела не было до пустых переживаний, он неспешно покинул кабак. Егорка попытался отнять у барина штоф, но тот выдернул его и осушил до дна. Точка была поставлена. Больше Иван ничего не помнил. Очнулся он уже в карете на следующее утро, голова страшно гудела. Он стал было припоминать подробности вчерашнего дня, но они распадались на мелкие обрывки, да к тому же раненое плечо отзывалось болью на каждый ухаб, а таковых здесь было в избытке. Иван посмотрел в окно: поле, лес на взгорке. В голове колоколом прозвучали слова Ушакова «Пить более не давать, отправляться завтра». Не в силах более ничего припомнить, Самойлов приоткрыл дверцу кареты и крикнул:

– Егор!

Егор обернулся с козел:

– Чего?

– Послушай, я что вчера… Сильно… ну…

– Да ничего, так себе…

– А Ушаков что, озлился?

– Да вроде нет, слава богу!

Слова слуги немного успокоили нашего героя.

– Куда едем? – попытался он прояснить диспозицию.

– Так вашей милости отпуск дали… К вам, значит, и едем.

– Отпуск?! – удивился Самойлов.

– Ваша светлость, подлечитесь, – Егорка понимающе протянул Самойлову флягу.

Иван взял ее, закрыл дверцу кареты и откинулся на спинку. Поля сменились лесной прохладой, но легче не становилось. Наш страдалец откупорил пробку и попытался воспользоваться предложенным лекарством, но запах, едва коснувшись его носа, отбил всю охоту к назначенному Егоркой снадобью. Иван скорчил невообразимую гримасу и в бессилии откинулся на мягкую спинку. Несмотря на то что доброе имя ему было возвращено, своей воли его все же лишили – теперь за него решают, когда ему отдыхать, куда ему ехать. Но, может, оно и неплохо навестить родные пенаты. Может, там душе легче станет?..

Глава III,

о детских сказках и водяных, кои иногда проливают кровь ни в чем не повинных юных дев

Иван глядел в окно кареты поначалу отрешенно. Леса сменялись полями, поля оврагами, овраги вновь лесами, и сей однообразный вид никак не отвлекал нашего героя от его невеселых дум. Однако чем больше они приближались к цели, тем внимательнее становился его взгляд: вот уже узнавался изгиб дороги, забелела стволами берез знакомая с детства рощица, куда не раз, помнится, бегал он мальцом по грибы. Сейчас будет поляна с огромным старым дубом посередь. Так и есть, только дуб что-то не слишком огромен. А ведь ТАКИМ казался. С него удобно было высматривать, не едет ли по дороге батюшка, и чуть только показывалась пыль вдали, нужно было живо слезать, а еще лучше спрыгивать с нижней ветки, и бежать во весь опор навстречу. Вспомнилось вдруг, как колола пятки грубая трава, как хотелось громко выкрикивать что-нибудь залихватское, какими сильными были руки отца, когда он подхватывал Ваню и усаживал перед собой на коня, как весело блестели его васильковые глаза…