Книга Сектор обстрела - Игорь Моисеенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Майор уже чуть не плача выдохнул в коридор:
— Третье окно за неделю… Твою мать…
Грищенко потянул слабо трепыхающегося призывника за ремень. И догадался ж со спины — фонтан блевотины хлынул из мальчонки на пол.
— Твою ма…аать! Грищенко! Как ко мне посторонние попадают!?
Лейтенант поднял шкодника за шиворот. Майор вне себя от ярости заорал:
— Фамилия!
Подросток осклабился беззубой улыбкой, крякнул в лицо майору перегаром и изрек, старательно расставляя знаки препинания:
— А я с пацанами заспорил.
Валентина чуть не заплакала в приступе беззвучного истерического смеха. А военком сам не ожидал, что настолько растеряется. Вся его ярость, как-то, сама собой рассосалась:
— Гроза Североатлантического блока — страшнее танковой атаки… Бедная Америка… Твою дивизию…
Грищенко поволок «грозу» на экзекуцию. Майор снял трубку и толкнул пальцем кнопку:
— Канцелярия! Черт, в соседнем кабинете не слышат… Канцелярия! К вам сейчас подойдет… — он заглянул в справку. — Белоград. Бе-ло-град! Приготовьте вызов cолдату! Вызов приготовьте! Не завтра! Немедленно! Немедленно, я сказал!
Не успел он снять ладонь с трубки, аппарат загремел новым призывным звонком…
Белоград метался по койке уже битых полчаса:
"Полный ненависти и отчаяния взгляд сквозь прорезь прицела… развернуть в его сторону ствол пулемета, уже не успеть. Если бы не вертушка…
Черная, слегка продолговатая точка, медленно, будто нехотя, отделилась от серебристого брюха, кувыркнулась, словно отыскивая цель, два раза в воздухе и, наращивая скорость, понеслась к дувалам.
Откуда-то сзади донесся голос Стовбы:
— Старый, трассер!
— Белоград!..
Патрон нырнул в патронник с легким скрипом…
Зеленая точка запылала на полпути к дувалам. Селение подпрыгнуло будто бы на пол метра и вспыхнуло. Горы слегка тряхнуло, следом докатился чудовищный грохот.
А она прилетела бесшумно, будто ниоткуда.
Боль так и не успела до него добраться. А он не успел даже испугаться. И выстрела не услышал. Только в глазах застыли брызги раскаленных осколков. Да в ушах — колокольным звоном долго еще катился треск разрывающей металл пули.
Тягучая, словно кисель, духота вдруг, совершенно неожиданно, отступила, стащила с век свою вечную пелену липкого, зловонного пота и сменилась долгожданной прохладой. Тело затерялось в мрачной пустоте…
Оттуда, из другого мира, сквозь частые гулкие звуки одиночных выстрелов донеслось чужое:
— Старый! Уносите его!
Из багрового тумана выплыло лицо Стовбы:
— Живой, казак!
Боль ворвалась под ключицу раскаленным шомполом: "Так скотину разделывают… Что он мне воткнул?.."
Новый шомпол воткнулся куда-то под лопатку: "Небо совсем кровью заволокло…"
На сплошь бордовых небесах раскачивалось темное пятно, совсем черное: "Надо бы на нем сконцентрироваться… Что с него льется?.. Куда они меня тащат?.. Зачем?.. Все равно черное. Старый?.. Ох, и вонище от тебя". Обрывки мыслей из чужих миров, казалось, разбросают мозги в разные стороны: "В пустыне!? Значит, не ушли еще. Рука, кажется, онемела…"
Пятно над головой разразилось трехэтажным матом."…Все камни в ущелье моей спиной проутюжил. Ни одного ж не пропустил. Что ж ты волочишь меня как мешок с картошкой? Шомпол под лопаткой взорвался. На что ж ты меня бросил такое острое?.. Шомпола не взрываются… Где Старый? Куда они меня?.." На мгновение в глазах прояснилось: высоко в небе одиноко парил черный аист".
— …ты видел здесь аистов? — вырвалось из Богдана сквозь горячечный бред.
— Опять ему тот бой снится, — проворчал Старостенок.
— И как он дома спать будет? — поддержал Цымбал.
Уже порядком осоловевший Старостенок высыпал из бумажного пакетика дозу кокаина в импровизированную из фольги вазочку, зажал в зубах пятак и вцепился губами в трубку от шариковой ручки. Цимбал поднес под фольгу горящую спичку.
Белоград сжал ладонью шрам над ключицей:
— Уходите, Мамай… уходите… Отделение, на рубеж!..
— Может разбудить, Старый? — задался Цымбал.
— Голый номер: он всегда так спит.
"…полный ненависти и отчаяния взгляд сквозь прорезь прицела… Боль ворвалась под ключицу раскаленным шомполом". Богдан вскочил.
Старостенок дождался, пока сержант очнется окончательно:
— Шо братан, опять та бредятина?…Иди, дернешь.
Без единого слова Белоград принял из рук Старостенка трубку и затолкал в рот пятак. Через полминуты он снова откинулся на койку и погрузился в грезы.
"Тишину нарушал только размеренный звон подкованных каблуков об асфальт. Тенистый неухоженный двор хрущевки зарос кустарником до неузнаваемости. Только детская площадка напротив еще могла послужить ориентиром. У самого подъезда звон подковок отозвался учащенным ритмом сердца. Кнопка звонка все та же — с подплавленной пластмассой. У двери с табличкой — «52» сердце едва не выпрыгнуло из груди. Дверь открылась сама… На пороге остановилась на полушаге еще не верящая своему счастью Мама… Рядом с глубокой до краев наполненной сметаной расписной глиняной тарелкой появилось огромное блюдо с горой пышущих жаром блинов…"
Палатка освещалась только «буржуйкой». Старый только сейчас понял, что творилось в соседнем углу. А там Бараев уже сбрил с макушки Маслевича последние волоски. Довольный своей «работой» он сверился с изображением Ленина на журнальном листке. Вместе с давно небритой бородкой лысина Маслевича чудесным образом дополняла образ вождя. «Ленин» получился удачно, но с многочисленными бороздами порезов на голове.
Шамиль скомандовал:
— Мася, а ну, возьми в руку панаму. Не… Лучше в правую. О… Протяни в сторону! Левую — на подтяжки.
Маслевич протянул руку. Сидящие рядом бойцы уже давились смехом.
— А ну скажи: "Товахрищи! Великая октябхрьская хреволюция…"
Маслевич проговорил невнятно:
— Товарищи… великая октябрьская революция…
Бойцы уже задыхались от смеха. А Бараев напустил на себя грозный вид и прорычал сердито:
— Мася, с выражением — хр…, хреволюция.
— Хреволюция… — промычал Маслевич.
Новый взрыв смеха только вдохновил Шамиля:
— …о котохрой так долго говохрили большевики.
Маслевич вторил:
— …большевики…
— Свехршилась! — заключил Бараев.
— Свехршилась…
— А теперь на табуретку, в позицию, ручки по местам… и все вместе, и торжественно, с выражением.
