Книга Дух, брат мой - Андрей Грешнов

Из «точных» попаданий ракет запомнилось всего три. Первое попадание РСа — рядом с нашей виллой, в мальчика, который ехал на велосипеде. Мальчишка просто испарился. Воспоминанием о нем могло служить лишь большое кровавое пятно на стене дувала — все, что от него осталось, да и то, уже на следующий день его замыли. Второе попадание советской ракеты Р-300 в жилой район за Элеватором. На моих глазах ракета вылетела с позиций, располагавшихся далеко за Дарульаманом, и пошла в сторону Чарикара. Однако, наверное, от старости, когда вторая ступень хлопнула, но не отделилась, ракета как бы зависла на мгновение в воздухе, а потом, испуская желтый ядовитый дым, по плавной дуге устремилась на жилые кварталы. Слава богу, что не взорвалась. И так под ее обломками погибли семь человек. Посольство узнало об инциденте по сообщению МИД из Москвы, полученному через отделение ТАСС в Кабуле. Нас чуть живьем не съели. Третий снаряд просвистел над нашими с Яхьей (хазарейцем) головами, когда мы воровали бензин. Воровали, собственно, у меня самого. Если бы начальник узнал, что я делюсь бензином с этим прохиндеем, он бы меня убил на месте. К слову сказать, легенды о том, что РС свистит или воет, когда летит мимо — пусть так и остаются легендами. Перелетев через наши головы, снаряд уделал одну из «хадовских» вилл, располагавшихся всего в нескольких десятках метров от места совершения нашего преступления. Трое убитых, из них — двое детей.

Ну, а акулам империализма этого видеть было не дано. Они в основном жили в гостиницах «Интерконтиненталь», «Ариана» и «Кабул», где под воздействием спиртного выдумывали всякую ересь, чтобы оправдать огромные командировочные. Среди них особенно выделялась корреспондентка Франс-Пресс с хриплым голосом, которая пила как лошадь водку и пиво, а также все вместе и сразу. Ее корректно предупредили, что в мусульманской стране это не принято. Она, отослав всех по известному адресу, продолжала бухать до тех пор, пока ей в «Кабуле» не проломили череп местные «братки». В коматозном состоянии журналистку увезли на родину. Из иностранных журналистов приятное исключение составляли лишь два человека — корреспондент Би-Би-Си Лайза Дусет (в народе — Лиза), с которой у нас потом сложились очень доверительные рабочие отношения, и корреспондент солидного издания «Нью-Йорк Таймс Джорнэл». Эти двое ахинеи не несли, а пытались с нашей помощью в чем-то разобраться, впрочем, тоже изнывали от тоски.

Какова же была их радость, когда выдалась поездка в Кандагар. Женщин, правда, в нее не взяли. Зато пригрузили в довесок к иностранцам еще несколько советских корреспондентов, прибывших с Родины описывать героику афганских будней. Среди них были и нормальные ребята. Но я их боялся еще больше, чем иностранцев. Из-под их перьев порой выходили такие опусы, что у меня волосы на голове поднимались дыбом. И вообще я заметил: чем меньше человек находился в стране, тем больше он писал на различные темы. К слову сказать, репортаж одного советского корреспондента из этой поездки в Кандагар настолько травмировал мою мать, которой я писал много лет про нормальную жизнь в Афганистане, что она с тех пор стала звонить мне на работу в два раза чаще обычного, чтобы справиться о здоровье.

Кандагар, лето 1989 года

Ранним утром я привычно набивал всякой ерундой походную сумку из красно-коричневой кожи, купленную по случаю в Кабуле. Вроде бы все взял, и лишь на подъездах к аэропорту хлопнул себя по голове — забыл купить водки. А впрочем, подумалось, кому ее теперь везти? Наших-то уже нет. Накатила волна тоски, но я ее быстренько задавил — в Кандагар с таким настроением лететь было негоже.

Погрузившись в 26-й, с радостью отметил, что афганские летчики одеты в советскую летную форму. Как выяснилось, ее наши летуны им подарили, чтобы «лучше» воевалось. Настроение поднималось — хоть что-то светлое, значит, все будет в порядке. Подпихнув для удобства под задницу старый парашют, который почему-то насквозь был пропитан керосином, я стал смотреть в иллюминатор и прислушиваться к режиму работы двигателей. Вот ведь люди, думал я, глядя на афганцев. В нашей форме летают, не боятся. А ведь не приведи господи, что случится — верная смерть. Летчиков, как и артиллеристов, в живых не оставляют. У них конец один, как ни верти. Ритуал умерщвления что для наших, что для афганцев был придуман одинаковый — разденут догола и водят по кишлакам. А женщины и дети забрасывают их камнями. И так, пока те дух не испустят. Потом уже мужики над мертвыми телами изощряются.

В Кандагаре я уже бывал неоднократно. Первая поездка в эту негостеприимную провинцию и ее административный центр состоялась весной 1983 года. Тогда мы должны были полететь туда с министром культуры Афганистана. Поездка не задалась с самого начала, когда при взлете у нашего самолета отказал один из двигателей, и мы жестко приземлились на минное поле к западу от аэродрома. Пришлось сидеть несколько часов внутри борта, изнывая от жары, пока советские солдаты-саперы с собаками не пробили к нам тропу, не извлекли нас из чрева самолета и не сопроводили к аэродрому. Толпа «командированных» тогда резко поредела, но мы все же отправились в Кандагар на военном самолете вместе с советником ХАД (Служба государственной информации) Эдуардом, который работал под крышей афганского радио-и телевидения.

Кандагар, лето 1983 года

…Сухой послеполуденный ветер обдувал наши с Валеркой лица, неся прохладу и дремоту. Прислонившись к задним колесам БТРа, прячась с правой его стороны от надоедливого солнца, мы курили и вели неторопливую беседу. Валерка был явно рад тому, что я оказался не особистом и расспрашивал про Джелалабад. Из люка, спешно закрытого Лехой с внутренней стороны, как он ни старался, все-таки тянуло горелой травой. Ветер завихрялся о броню и отбрасывал запахи обратно. Аромат жженой полыни был хорошо знаком, он располагал к чему-то близкому и родному, вызывал приятные воспоминания. Впервые дернув чистого чарса (гашиш) и запив его водкой в 79-м, я долго смеялся, пока не стало судорогами сводить живот, а потом всю ночь снилось, что я разговариваю со зверями и птицами. К утру я забыл самую малость — тот код, который позволял нам понимать друг друга. Чтобы вспомнить заветные слова, я курил опять. Опять вспоминал и опять забывал. Потом понял, что это обман. Но ощутить здесь в степи, что кто-то пытается пройти этим же путем, было почему-то приятно и по-доброму смешно. Такой же, как я три года назад, только форма другая.

— Слышь, вы с нашим сержантом тезки. Во дела!

— А у меня брат тоже Валерка, только двоюродный. Гитарист. А Валеркин брат тоже Леха. Он за дубль «Локомотива» играет. Чудно, у всех одинаковые имена. Бывает же!

— Да уж, офигеть. Везет же, сколько братьев.

— Родная-то у меня сестра, все братья двоюродные. Хорошо, что сестра, ей хоть здесь не париться. Вы с рейда без потерь? Что-то вас больше недели не было.

— В общем, потерь нет, устали только как черти. Один только того… контуженый.

— На мине?

— Не, с БТРа свалился.

— Ну, до свадьбы заживет.

— Андрей, а как в Джелалабаде было? Говорят, там вообще п…ц?