Книга КОГИз. Записки на полях эпохи - Олег Рябов

Хозяин всего этого добра работал переводчиком, в молодости здоровье и знание иностранных языков давали хорошие деньги, их поглощали две страсти: книги и вино. Теперь, с годами, заработки были не те, и ради выпивки приходилось жертвовать ценными изданиями. Я взял с Переводчика слово, что буду первым, кому он предложит «Царскую охоту». Работа и семья отвлекли меня от книжных дел на некоторое время, но его хватило на то, чтобы Переводчик спился. Хоронить отца приехала из Москвы дочь, она наняла машину, мужиков и отвезла книги в когиз на площадь Горького, где сдала их в «букотдел», а что имело цену, в том числе «Царскую охоту», захватила с собой в Москву. С воспоминаниями о желанных книгах я уснул.

Разбудил нас Яков, разбудил и отошел к печке покурить.

– Ну, чего, пойдем? – спросил я, выходя и потягиваясь. Володя тоже встал и собрался. Хозяин ответил:

– Пойдем только молока попьем.

– А где Клавдия?

– На дворе, у коровы.

Вошла хозяйка, поставила подойник на лавку. Яков сказал ей хмуро:

– Купи, сбегай к Фаинке-продавщице, у нее дома всегда есть. Вот вылила, а теперь с гостями, с приездом нечего…

– Прямо, побежала. Я тебя с гостями вместе выгоню.

Тут вмешался Володя:

– Нет, Яков, если понадобится, то у нас найдется, а сейчас лучше не надо.

– Ну, смотрите, как знаете. – Яков затушил сигарету и налил всем молока в большие глиняные кружки.

Стояли первые заморозки. Ночная белая трава блестела и чуть хрустела под ногами. Лес начинался сразу за деревней и отсюда, от Керженца, тянулся до самого Полярного круга. Тайга! На дорожках вдоль квартальных просек дождевые лужи в колеях покрылись тонкой корочкой льда. Когда начало светать и из сплошной черной массы стали вырисовываться отдельные стволы сосен, елок, рябин, мир ожил звуками и красками. Проснувшийся лес наполнился движением и пением птиц. Среди множества голосов синиц выделялся долгий, с коленцем, свист рябчиков. Они, глупые, шли на наш манок, а мы, удобно устроившись на бревне и подсвистывая их, легко брали подлетающих молоденьких птиц, садившихся чуть ли не на мушку ружья. Поднимали и тетеревов, что бродили вдоль дорожек, выискивая в лужах намытые камушки, необходимые их желудкам как терки во время трудной голодной зимовки, когда придется питаться грубой хвоей.

Яков шел не останавливаясь и не вскидывая ружья, только иногда задерживался, чтобы закурить.

– А далеко до глухарей? – спросил я.

– А кто их знает.

– Ну ты-то куда нас ведешь?

– А вот за Длинным просеком направо, помнишь, где мы с тобой медведя-то…

– Так туда километров пятнадцать!

– Ну.

Мы шли еще часа три-четыре. Володя и я не были уверены в успехе, поэтому по пути постреливали и несли в охотничьих сумках по паре поляшей и несколько рябчиков. На конце одной вырубки Яков вдруг остановился и сделал нам знак – «замри», а сам, сняв ружье, осторожно пошел вперед. Минут через пять мы тихо последовали за ним и увидели его метрах в ста под двумя огромными соснами. Вдруг с одной из них поднялась и полетела большая птица.

– Глухарь, – шепнул мне Володя, по привычке вскинув ружье и тут же опустив: почему Яков не стрелял? Мы дождались лесника. Он подошел, махнул рукой и сел на пенек, закурив.

– Ты чего не стрелял?

– Да руки дрожат. Похмелье, – зло ответил Яков. – Хотелось ружье разбить о сосну: выцеливаю, а ни мушки, ни глухаря не вижу. Палить – только лес пугать, ну, ранишь птицу, пролетит с версту, а там упадет. Что толку-то. – Он встал и пошел мимо нас.

– Ты куда?

– Домой!

– А мы погуляем.

– Валяй.

Погода стояла отличная. Поздняя осень. Солнце. Имея в руках компас и зная, что в квартале, два километра на полтора, невозможно заблудиться даже в этих дремучих безлюдных лесах. Мы брели не торопясь, изредка поманивая рябчиков, пока не вышли к небольшой речушке: либо Улангерь, либо Козленец. Пройдя немного вдоль воды, мы неожиданно вышли на поляну с огромным возвышающимся холмом, под которым образовалась небольшая заводь. Вырвавшаяся из-под бурелома сваленных сосен, нависших осин речка как бы остановилась у чистого берега, который, весь в траве, поднимался к трем потрясшим нас сразу своим величием и размерами лиственницам. Добравшись до них, мы увидели два больших полусгнивших сруба, а поодаль – почерневшие нижние венцы строений совсем уже гигантских. На краю поляны, ближе к лесу, стоял большущий дубовый крест, а дальше виднелись покосившиеся столбики под маленькими островерхими крышами – старообрядческие голубцы. Под одной из лиственниц стояла лавочка, мы сели.

– Что это? – спросил шепотом Володя, нервно закуривая.

– Остатки скита. В этих местах их много было. Кержаки.

– Сила!

– Помнишь, еще в школе проходили о расколе церкви, когда власти исправляли богослужебные книги: старые отбирали, а взамен бесплатно выдавали новые. Грамотные люди, почитавшие древнюю книжность, отстаивали чистоту старой веры, поэтому их называли староверами, или старообрядцами, а уничижительно – раскольниками. От наказаний они бежали в глухие места. Дебри нашего Заволжья были удобным приютом. Сюда, в эти места, для обращения старообрядцев Керженца в новую веру епископ Нижегородский Питирим отправлял послания. У меня есть прижизненное издание его книги «Пращица противо вопросов раскольнических». Ее напечатали по указанию Петра Первого, он внимательно следил за нижегородскими диссидентами.

– Я читал в детстве толстенный роман «В лесах».

– Вот тут, где мы с тобой сидим, стояли старообрядческие избы, они соединялись меж собой под землей, а далеко в лес и к реке были проложены подземные коридоры.

Я рассказывал, а Володя слушал, покуривая сигарету, и мы не сразу заметили, когда к кресту подошла женщина в черном. Нам не было видно, что она там делала минут десять, наверное, молилась. Потом направилась к нам.

– Брось сигарету, – сказал я Володе, – может, поговорить удастся.

Лицо женщины было непроницаемое, суровое, и я понял, что ничего хорошего мы не услышим.

– Вы, молодые люди, охотники… Шли бы отсюда куда… А то… Сюда птицы прилетают, вы в них не стреляйте, – она резко повернулась в сторону оплывших холмиков, перекрестилась двуперстием и быстро пошла прочь.

Мы молчали, хотелось закурить, но что-то сдерживало. Вдруг из глубины леса вылетели огромные черные птицы и сели на лиственницы. Глухари. Такие всегда осторожные, а тут… Возможно, они не заметили нас за толстыми стволами и растопыренными лапами столетних деревьев. Я не шевелился и дышать-то вроде перестал. Володя тоже затаил дыхание. Боясь поднять головы, мы слушали, как могучие птицы гуляют над нами по толстым сучьям. На нас сыпалась мелкая труха. Украдкой я глянул вверх. Три глухаря, черные, красивые, с бородами, не торопясь клевали побитые морозцем иглы. Но вдруг, что-то почувствовав, они захлопали сильными крыльями и, ломая ветки, полетели в чащобу за речку.