Книга Квест империя - Макс Мах

– Постой, постой! – вклинился Макс. – Но это же невозможно! Полностью разрядившаяся Маска дезинтегрируется…

– Верно. Но мне удалось задержать процесс.

– Вика, – осторожно спросил Виктор. – Что значит – тебе удалось задержать процесс? Что ты сделала?

– Вы не поймете. Это… Это не объяснить словами… Скажем так, я могу делать некоторые вещи, которые невозможны. – Она подняла руку, останавливая новые вопросы. – Это не секрет Легиона, это мой секрет. Личный. И я прошу вас сохранить эту информацию при себе, – твёрдо закончила она, поочередно посмотрев каждому из них в глаза.

Виктор был удивлен: «Ну и сколько раз я еще буду сегодня удивляться?» – но привычно взял себя в руки и кивнул.

– Твои тайны, твои, – сказал Макс.

– Принято. Так вот, я сделала, что могла, остановила процесс распада Маски и поддержала девочку. Немного, но этого хватило. Сейчас я дала ей наркотики, и она спит. Маска работает… Она тоже повреждена, так что не знаю… но она работает. Пока. Естественно, внутривенное питание: глюкоза, витамины. Антисептики и регенераты из нашей аптечки и местные антибиотики… Может быть, что-нибудь и получится. – Она пожала плечами, впервые позволив себе эмоциональный жест.

– Спасибо, – сказал Макс. – Я твой должник.

– Я запомню, – как всегда спокойно ответила Вика.

– Извини, Вика, – не удержался Виктор. – Еще один вопрос. Все-таки что это такое? Ну то, о чем ты говорила.

Вика молчала, вероятно, решая, отвечать или нет.

– Не знаю, как сказать. Сила? Что-то такое, – сказала она наконец. – У нас это иногда встречается. Не часто, но встречается. Но я повторяю, это секрет моего народа, и я требую сохранения тайны.

– Какого народа? – Вот теперь Виктор был потрясен по-настоящему.

– Ты что, не знал? – Макс был тоже удивлен, но совсем по-другому.

– Что я, по-твоему, должен был знать? – От волнения Виктор даже перешел на русский.

– Я не человек, Федя.

– Не человек? А кто тогда?

– Я той'йтши.

– Но, Вика, я что, никогда не видел той'йтши? У них зубы, знаешь ли, и, вообще, челюсти и нос…

– Мне сделали очень сложную пластическую операцию, а физиологически между нами различий нет… Почти.

– Чем дальше в лес, тем больше дров! Может, и ты, Макс, тоже скрытый двир или кумх?[17]

– Нет, Федя, я всего лишь старочешский еврей. Увы.

– Извини, Вика, за эмоции, но сама понимаешь… Сколько лет мы знакомы? Я и не почувствовал ничего.

– А ты и не должен был, – улыбнулась Виктория. – Меня хорошо готовили. Успокойся, пожалуйста.

– А я и не волнуюсь, – ответил ей Виктор с раздражением в голосе. – Ну и что теперь? Займемся разбором полетов и стратегическим планированием?

– Нет, – покачала головой Вика. – Мы сегодня слишком устали. Времени у нас будет еще достаточно. Или нет? Лике нужно как минимум две недели, чтобы стать транспортабельной. Если вообще… Отсюда три вопроса: Где мы находимся? Как долго мы можем здесь быть? И как мы сможем выйти?

– Хорошие вопросы, – поддержал Вику Макс. – У меня только дополнительные недоумения по поводу первого вопроса. – Он вытащил из кармана штанов и последовательно выложил перед Виктором обрывок старой пожелтевшей газеты, такую же выцветшую картонную коробочку из-под каких-то лекарств и старую эбонитовую самописку. – Может быть, ты нам объяснишь, Федя, что все это значит?

Виктор взял со стола авторучку, повертел ее в пальцах, рассматривая. Ручка как ручка. Ничего особенного, казалось бы. Такие выпускали в Союзе в конце тридцатых, вот только внимательный человек заметил бы, что эта конкретная самописка выпущена, согласно литой надписи на эбонитовом корпусе, на московской фабрике имени товарища Блюмкина; заметил бы и сильно задумался над странной сей оказией.

«Вот что значит профессионал! – с уважением подумал Виктор, рассматривая бог весть где завалявшуюся безделушку. – Да, талант не пропьешь!»

Он перекинул авторучку заинтересованно наблюдавшей за ним Вике, но Виктория конечно же ничего интересного в диковинке не нашла, подняла удивленно бровь и вопросительно посмотрела на Макса, как бы спрашивая: «Ну и что здесь не так?» И то верно. Что ей до всего этого? Такие персонажи как Яша Блюмкин могли интересовать только их, двух старых коминтерновских козлов, половину третьей жизни угробивших на борьбу за светлое будущее человечества. А Вика… дама Виктория Хаттингтон сибаритствовала в иных краях, вращалась в другом обществе. Вот о лондонских и вашингтонских политических интригах она бы с удовольствием поговорила и много чего интересного, надо полагать, порассказала бы.

Виктор со скептической улыбкой, относившейся, однако, не к Вике, а к ним двоим («И чего не живется людям? Ищут, елки зеленые, сложностей на собственную задницу…»), просмотрел бегло газетный обрывок. Бумага пожелтела, печать выцвела, но прочесть текст было еще можно. Взгляд привычно пробежался по строчкам. Сверху вниз. Отчет об антифашистском митинге трудящихся города Свердловска. Газета, по-видимому, «Правда», а год, надо думать, 1939-й («Ну да! Перед самой войной или сразу после начала…»). И все бы ничего. Обычный отчет, об обычном для того времени митинге, но, если верить отчету, собравшиеся встретили бурными аплодисментами заявление замнаркома обороны маршала Муравьева[18]о том, что фашизм не пройдет, враг будет разбит и победа будет за нами. И ведь, что характерно, не однофамилец какой-нибудь, а тот самый Михаил Артемьевич, который, произнес на митинге правильные эти слова. Как в воду глядел. Не прошли. Были разбиты. И была победа. Была.

Виктор отложил бумажку, сделал глоток из бокала, переждал секунду, наслаждаясь букетом, вытащил из покореженной пачки сигарету, закурил и только после всех этих нарочито неспешных действий заговорил:

– Отвечаю по пунктам. Где мы? Мы, las senoras у los senores[19]находимся за Порогом. Was die Schwelle ist?[20]Он ист…

– А без этого никак нельзя? – поморщился Макс, тоже закуривая. – Ты уверен, что у тебя есть сигареты?

– Сказал уже. Есть.

– Тогда продолжай, пожалуйста.

– Продолжаю. Мне никто ничего не объяснял. Назначили в пятидесятом координатором и передали вместе со всем прочим и это место. Где оно находится, что за место, как и почему, не объяснили. Сказали, мол, место пустое, ничейное. Людей нет и не будет, а зверья полно. И все!