Книга Подземный человек - Мик Джексон

скатать в пилюли по 6 гран ...

принимать по две каждый вечер перед сном.

Вообще-то, судя по составу, смесь больше похожа на порох, чем на какое-либо лекарство, но я все же исправно послал мальчишку ее приготовить. Когда он вернулся, с гордостью демонстрируя шарики, лежащие на тарелке, они напоминали маленькие пушечные ядрышки — выщербленные и опасные. Я велел поставить их на прикроватный столик. Если вечером у меня достанет храбрости, я выстрелю в себя парочкой.

Я готов признать себя старым, скрипучим и нашпигованным бессчетными судорогами и безымянными спазмами, но я уверен, что страдаю не от простого ревматизма. Это слово просто не подходит.

После обеда, сидя за своим бюро, согреваемый пылающим камином, я вдруг заинтересовался, каким образом новости о моем плохом самочувствии дошли до преподобного Меллора. Я определенно не упоминал об этом в письме, и, насколько я знаю, он не посещал моего дома.

Не правда ли, строить догадки о том, как разносятся вести, — увлекательное занятие. Возможно, мисс Уиттл из Почтового Отделения при случае, может, распространяет не только марки, но никто не стал бы всерьез подозревать в ней деревенскую сплетницу. И все же готов поспорить, что есть какая-то хитрая связь между мисс Уиттл и преподобным Меллором, по которой бодро прискакали новости о моем пошатнувшемся здоровье. Может, Его Преподобие зашел в Почтовое Отделение и случайно меня упомянул. Тогда мисс Уиттл могла ответить, что отправила мне банку говяжьего экстракта, прослышав, что я плохо себя чувствую. Но это приводит меня к другому вопросу. Откуда сама мисс Уиттл получила эти сведения? Кто рассказал ей?

Ну, знаете, у меня несколько дюжин работников, по всему поместью. Полагаю, нет ничего невероятного, если в один из дней, когда не особо много работы, двое из них обменяются новостями, в том числе — о здоровье хозяина. В этом нет злого умысла; люди просто болтают о том о сем. И если вся эта цепочка приводит к тому, что пара знакомых проявляет участие, присылая мне лекарства, полагаю, мне следует быть только польщенным и благодарным. Правда, иной раз мне доводилось подслушать разговоры, участниками которых двигала не доброжелательность, а глубочайшая неприязнь. Ничто в этом мире не движется и вполовину так быстро, как слух с привкусом скандала. Не каждый ли из нас бывал иной раз виновен в повторении слов, которые лучше было бы оставить при себе. Однако для некоторых людей вести о чужом несчастье — будь они настоящими или чисто умозрительными — хлеб насущный, и ничто не радует их больше, чем расточать свои дни, дуя в эту дудку.

Только что я попытался нарисовать карту, на которой можно проложить маршрут какого-нибудь любопытного известия. Используя в качестве примера свою болезнь, я начал с того, что написал имя мисс Уиттл с одного края, а преподобного Меллора — с другого. Я прикинул, что могло потребоваться двое или трое людей между ними, чтобы неосознанно послужить ступеньками для новостей. Но не успел я налюбоваться своей маленькой схемой и порадоваться тому, что все, оказывается, просто, как мне пришло в голову, что две или три безымянных персоны между дорогой мисс Уиттл и Меллором вряд ли рассказали свою историю только однажды. Нел1, если история хоть немного стоит пересказа, ее повторят и дюжину раз. И вот каждая линия на моей незатейливой карте неожиданно превращается в двенадцать, и

они разбегаются во всех направлениях. И конечно, каждый из двенадцати услышавших историю может передать ее другой дюжине. Слух катится, наматывая новые линии, и в итоге становится целым мотком бечевки.

Я быстро понял, что сейчас у меня разболится голова, так что некоторое время думал о других вещах (о раскрывающемся бутоне, о банке варенья). Затем я подумал, не лучше ли представить все это в виде генеалогического древа. Наверху страницы должны быть имена пары, которая впервые поделилась этой историей (или, так сказать, зачала ее), а внизу расширяющимся веером следует расположить имена многочисленных поколений потомков. Как в любой семье, надо полагать, черты новых поколений истории будут иметь некоторое, но ни в коем случае не полное, сходство с чертами первых. Да, превосходно.

Приободренный этим успехом, я попытался представить себе другие необычные карты и вспомнил одну, которую частенько подумывал изготовить, а именно — карту пути, который проходит обычное письмо. Через сколько пар рук должен пройти конверт с того момента, когда он впервые падает в почтовый ящик, и до момента, когда он приземляется на коврик у двери? Несомненно, по дороге письмо должно провести много утомительных часов в различных мешках и стопках. В общем и целом, надо полагать, это не так интересно. Но как чудесно, когда тебя наконец отсортируют и направят по желобу в мешок почтальона. Как чудесно, когда тебя откроют и прочтут!

Показания местной жительницы

В этих местах хорошо знают, что Герцог был ужасно изуродован сифилисом. Его старое тело было все рябое с головы до самых нос Из-за чего он все эти длиннющие тоннели-то и прорыл, чтобы прятать свое страшенное лицо и вылезать из-под земли, когда захочет.

Мой муж знает одного малого, который видел старого Герцога лицом к лицу вот как я вас сейчас. Так он говорит, у того левый глаз был дюйма на два выше правого, а изо рта все время текло. Ужасное зрелище, что и говорить. Дети от него убегали на милю или застывали на месте как пришибленные. Да у нас тут кто угодно вам это подтвердит. В любую дверь постучитесь. Отвратительный этот ваш Герцог. Просто отвратительный, откуда ни глянь.

Из дневника Его Светлости

28 ноября

Сегодня весь день недоволен собой. Ничего не мог сделать.

Аура моя, по общему мнению, вся в лохмотьях, и я не имею ни малейшего понятия, как ее починить. Такое ощущение, будто я где-то дал течь. Того и гляди, начну крениться на левый борт.

Боль, которая путешествует по моему телу, всплыла между лопатками, и те сжались, как клещи, пытаясь задавить ее до смерти (я не имею никакой власти над этим действием). Вчера перед сном я отведал пару таблеток преподобного Меллора от ревматизма. Видом и запахом они напоминали кроличий помет, да и толку от них, полагаю, было столько же.

Из-за опасений за состояние моей ауры и из-за кинжала, который крутится у меня между лопаток, весь день я провел в ужасном беспокойстве, буквально на грани истерики. Вряд ли это лучшее состояние для самоанализа, но так уж решила Судьба. Не много случается дней, когда вы достаточно уравновешенны, чтобы хладнокровно посмотреть на себя и спросить: «Во что я превратил свою жизнь?», но, похоже, часто мы предпринимаем такую оценку как раз в те дни, когда меньше всего склонны удовлетвориться ею.

Я не создал ни одного произведения искусства. Я ничего не изобрел, ничего не открыл. Нельзя сказать, что я промотал землю и богатство, которые достались мне в наследство, но все же они не были использованы так плодотворно, как могли бы. И хоть я построил несколько домиков для стариков и деревенскую больницу около Белфа, после моей смерти не будет ни памятника в мою честь, ни повсеместных рыданий. Я даже не смог жениться на женщине, которую любил, — трюк, который удается большинству мужчин. Нет, все, что я делал в своей жизни, — это совершал бесчисленные меланхолические прогулки и тоннами выращивал яблоки. Даже честь выращивания яблок принадлежит не мне. При таком положении вещей меня запомнят как Герцога; который построил тоннели и принадлежал сам себе. В остальных отношениях забыть меня до крайности просто — я лишь половина человека.