Книга Не отступать! Не сдаваться! - Александр Лысев

— И первый лизоблюд во всей роте ему в придачу, — добавил Синченко.

— Но мне они не страшны, — продолжал Дьяков. — Как говорится, дальше, чем на фронт, не пошлют.

— Сомневаюсь. — Синченко поглядел на Дьякова, потом на маячившие невдалеке два силуэта. — Эти — пошлют.

19

— Оно, конечно, верно, против твоих доводов возражать не станешь, земля есть земля, без земли человек жить не может. Должна она быть у каждого, и причем своя собственная, — медленно и спокойно говорил Золин, сидя на своих нарах.

— Ну вот, а много ли у тебя ее, земли-то? — доказывал ему рядовой Гордыев.

— Было много, — со вздохом отвечал Золин. — А теперь дом и, как говорится, приусадебный участок. Раньше-то… Эх, да чего и говорить!…

И Золин горестно махнул рукой.

— Вот, загнали крестьян в колхозы, жизни не дают, — осторожно начал Гордыев.

— Такова наша социалистическая политика и генеральная линия партии, газеты читать надо.

— А по мне не так, — разгорячился Гордыев. — У кого власть, тот свою линию и гнет. Раз сила есть, вот и выступают от имени всего народа.

— Так ты что ж, против советской власти? — искренне удивился Золин.

— Все, в чем мы живем, — обман, страшный и кровавый. И не газеты читать надо, а вот что… — Гордыев быстро вытащил сложенный вчетверо листок из кармана гимнастерки, развернув, сунул Золину. Это была все та же листовка.

Глянув на листовку, Золин мгновенно потерял всякий интерес к разговору. Бросив на Гордыева такой взгляд, будто тот не оправдал каких-то его, Золина, надежд, безразлично и даже обиженно проговорил:

— Э, да ты немецкий шпион, всего-то…

— Нет, я не шпион, я честный русский человек, — нагибаясь к самому уху Золина, зашептал Гордыев. — Бежать надо, к немцу. Эта листовка — пропуск… Мы не одни, таких людей много. И они уже ТАМ. Вместе с немцем большевизм как гадину раздавим, а там и немца к чертовой матери, изнутри всегда легче. Народ поднимется, всех погоним и вернем себе Россию, и землю, и власть законную…

— А я, может, тоже за Россию сражаюсь, — так же шепотом сказал Золин.

— Дурак ты, Федя. — Гордыев нагнулся еще ниже. — Сейчас за Россию сражаться надо вместе с немцем, главный-то враг не он — большевизм. Это ж похуже нацизма идеология, сам порассуди — полстраны по тюрьмам да лагерям. А что дальше будет? Всех в гроб сведут… Не-е, бежать…

— Это тебя листовка так просветила? — поинтересовался Золин.

— Нет! — почти крикнул Гордыев. — Я сам, сам к этому пришел, когда отняли все, что потом и кровью нажил, когда… Да ладно, чего тебе говорить, сам все понимаешь. — Гордыев снова нагнулся к Золину, вновь перейдя на шепот: — В общем, решайся. Давай, Федя, другого случая может не быть. Ну… Моя рука вот.

И Гордыев протянул вперед руку, с решимостью глядя прямо в глаза Золина. Тот, закусив ус, размышлял о чем-то несколько мгновений, потом сказал:

— А моя вот.

В ту же секунду страшный по силе удар кулаком снизу в челюсть отбросил Гордыева на середину землянки. Мгновенно вскочив, смахивая рукавом гимнастерки выступившую на губах кровь, Гордыев сорвал за ремень лежавший на его нарах автомат и, опрокидывая табуретки, опрометью бросился к выходу.

Вслед за ним на пол спрыгнул Золин. Схватив винтовку и бегом направляясь к двери, через которую только что выскочи Гордыев, подумал, что надо бы сообщить лейтенанту, а то наделает делов этот сумасброд. Очутившись в траншее и перехватив винтовку двумя руками, побежал еще быстрее, надеясь догнать, а в крайнем случае подстрелить этого спасателя России.

20

Егорьев и Кутейкин стояли около двери блиндажа. Только что старшина вернулся из штаба батальона и принес радостную весть — их план утвержден. Сам подполковник присутствовал на рассмотрении и высказал свое одобрение. Теперь следовало ожидать прибытия саперов: с наступлением темноты они должны будут приступить к проделыванию проходов для разведчиков. Но саперов надо будет где-то разместить на двое суток, и сейчас лейтенант со старшиной собирались пройти по землянкам взвода, справиться о наличии свободных коек.

На некоторое время они задержались у выхода: Егорьев по поводу столь знаменательного события, как утверждение плана, угощал старшину своими офицерскими папиросами. Кутейкин выкурил штуку, еще несколько положил в нагрудный карман гимнастерки, после чего оба направились по траншее к землянке первого отделения. Егорьев шел впереди, старшина чуть поодаль от него. Они негромко переговаривались и поглядывали большей частью в сторону немецкого переднего края, поэтому неудивительно, что оба не заметили ни притаившегося за ближайшим поворотом траншеи Гордыева, ни бегущего от землянки им навстречу Золина, размахивающего винтовкой и подающего какие-то знаки.

Егорьев сделал еще несколько шагов, и удар-толчок прикладом автомата в висок свалил его с ног, мгновенно выхватив сознание.

Гордыев закинул автомат за спину, нагнулся к лежащему без чувств Егорьеву и, стащив с него планшетку, уже хотел было бежать, когда из-за поворота вышел Кутейкин. Старшина не сразу понял, что здесь произошло, а когда понял, преступник был уже за противоположным поворотом. Там Гордыев налетел на неизвестно откуда взявшегося Лучинкова с винтовкой наперевес; Лучинков мгновенно отскочил назад и, направляя оружие на Гордыева, закричал:

— Стой! Руки вверх!

Доля секунды — и винтовка уже валялась на дне окопа, ее владелец зажимал ладонью бившую из носа, на котором четко отпечатался рубчатый каблук гордыевского сапога, кровь, а обладатель сапог с рубчатой подошвой, выбравшись на бруствер, удирал к реке.

Старшина Кутейкин, вскинув автомат и поймав на мушку беглеца, нажал на курок, но автомат по неизвестной причине стрелять почему-то отказывался. Старшина передернул затвор, и тут только увидел набившийся туда песок. С ругательствами принялся дуть на затвор, когда рядом с ним оказался Золин.

— Не уйдет, — проговорил Золин. — Там мины.

— Уйдет. — Старшина ладонью провел по затвору. — Мины правее, у высоты.

А Гордыев тем временем преодолел уже половину расстояния, и, достигши он обрыва у берега, пророчество старшины бы сбылось.

Быстро, один за другим, раздались четыре выстрела. То очухавшийся Лучинков вел огонь из своей винтовки по убегающему Гордыеву. И все четыре пули прошли мимо. Пятую Лучинков выпускать не торопился, долго прицеливался, и Золин, встав в траншее в полный рост, упредил его. После выстрела Золина Гордыев, уже достигший края обрыва, исчез из виду. Так что сказать определенно, спрыгнул ли он вниз сам, или же свалился подстреленный, было невозможно.

Старшина послал Золина и Лучинкова выяснить, что сталось с преступником, и те, двигаясь короткими перебежками, засеменили исполнять приказание. Сам же Кутейкин принялся оказывать помощь лейтенанту. После того как старшина перевязал голову Егорьева бинтом из индивидуального пакета, а лейтенант в себя так и не приходил, Кутейкину пришлось звать квалифицированную подмогу. Прибежала медсестра, молодая девушка по имени Клава, и, положив под голову Егорьева свою медицинскую сумку, открыв ампулу с нашатырным спиртом, сунула ее под нос лейтенанту. Егорьев медленно открыл глаза, огляделся вокруг и, осторожно покрутив головой, с тихим стоном произнес: «О-ох».