Книга Пожиратели душ - Селия Фридман

У двери торчал нищий, но она прошла мимо, даже не посмотрев. Она часто видела, как нищие считают свои доходы в конце дня, избавившись от фальшивых язв и мнимых увечий. Пожалеть можно только обряженных в лохмотья детей – у них-то рубцы и синяки зачастую подлинные: родители и глаз своему чаду способны выдавить, лишь бы подавали щедрее. Но взрослые сами выбирают свою судьбу, и нищие, как правило, не голодают.

На миг ей вспомнился брат. Мать снова и снова расковыривала следы от зеленой чумы у него на лице, он так и остался обезображенным… Давно уснувшие темные воспоминания зашевелились в Камале, как ядовитые змеи.

– Обедать будешь, парень? Еще малость, и опоздал бы.

Она вздрогнула. В харчевне было темно, и тот, кто к ней обращался, разглядел только мужской наряд.

– Да… спасибо. – Может, ей и впрямь удастся сойти за парня, если она и голос изменит. У нее даже пальцы на ногах поджались, так захватила ее эта игра. – Я возьму все, что есть. – Она побренчала монетами в кошельке, давая понять, что может себе это позволить.

Здесь сидели в основном мужчины, которые весь день работали… или бездельничали. Руки грязные, ногти черные – Итанус их нипочем бы к себе не пустил. Она улыбнулась, вспомнив, какой чумазой сама бегала в детстве. Почти все жители Гансунга полагают, что частое мытье вредно для здоровья. Если принять во внимание, что Низ строился на болоте и вода в его канавах не только грязная, но и соленая, то это, в общем, резонно.

Она села в самом дальнем и темном углу, спиной к стене. Вскоре ей принесли деревянную тарелку и кружку с коричневой пенной жидкостью. На тарелке лежал жирный мясной пирог, где лук и чеснок преобладали над мясом. Камала достала монету, напитала ее чарами и протянула хозяину. Пока тот рассматривал плату при тусклом свете, она ждала, затаив дыхание. Но вот он кивнул, отсчитал сдачу и сунул монету в карман. Отлично. Когда чары рассеются и станет ясно, что это всего лишь полушка, она уже перемешается с другими монетами.

Камала перевела дух, тиски, сжимавшие ее сердце, разжались. Она уже прибегала к волшебству после ухода от Итануса, но только наедине с собой. Впервые она пустила в ход магию, чтобы одурачить кого-то.

«Умами манипулировать легче, чем преобразовывать материю, – учил ее Итанус. – Овладей искусством иллюзии, и риск несвоевременного Перехода уменьшится».

Откинувшись назад, она отпила из кружки. Ничего, терпимо. Да и пирог, пусть и не первой свежести, тоже съедобен. Из своего темного угла она следила за посетителями.

Они толкались и перебранивались у дощатых столов, а Камала вспоминала, как боялась раньше таких мужчин. Грубые, здоровенные, они пугали ее своей силой. Теперь сила на ее стороне.

«Но какой ценой? – подумалось ей. – Кто оплачивает мое мошенничество? Кто отдает свою жизнь за этот мой жалкий обед?»

Она потрясла головой, отгоняя непрошеную мысль. Итанус предупреждал ее о вреде таких размышлений. Нельзя магистру страдать из-за своего консорта, учил он. Как только он усомнится в праве пользоваться чужой жизнью ради собственных нужд, связь оборвется, и магистр станет тем, чем и должен был стать в мгновение своего первого Перехода, – пустой, безжизненной оболочкой. Трупом.

«Я и не страдаю, – упрямо сказала себе Камала. – Просто мне… любопытно».

Ее внимание привлек внезапно усилившийся шум. Двое, как видно, перебрали и теперь лезли в драку, как все пьяные мужики. Повздорили они, похоже, из-за служанки, но судя по ее испуганным глазам и растерзанной рубахе, которой она поспешно прикрыла грудь, служанка бы только порадовалась, если бы оба забыли о ней навсегда.

«Не помочь ли ей?» – подумала Камала. То, что она может выбирать в таком деле, само по себе было ново. Раньше она могла лишь смотреть, как обижают женщин, и пылать бессильным гневом. Но если она сейчас вмешается, что это изменит? Положим, утихомирит она этих двух забияк, но кто поручится, что к девушке не привяжутся другие? Колдовством, да еще за одну ночь, ничего не поправишь. Все дело в бедности, в горькой нужде. В том, что кровь, бросаясь мужчине в пах, отливает от мозга. Эти забулдыги думают, что они, взяв на грош эля, вправе лапать любую подвернувшуюся им женщину.

«Так было и в Первый Век Королей, – угрюмо думала Камала. – Так будет всегда».

Эти хотя бы друг с другом дерутся, забыв на время про женщину. Камала поморщилась от грохота перевернутого стола – такого обшарпанного, что с ним подобное явно случалось каждый вечер, – и решила, что уже сыта. Другие тоже вступили в драку. Надо же как-то развлечься, раз больше заняться нечем. Камала поднялась, прикидывая, как бы половчее пробраться к выходу. Кое-кто даже ставки делал – не на победителя, очень уж это просто, а на то, кого сильней поколотят.

Она ненавидела их всех. Их – и мир, из которого они вышли, эти трущобы и смрадные переулки, ненавидела этот город и его обитателей. Ненавидела так, что Сила шевельнулась в ней, и Камала не без труда уложила ее на место, чтобы она не вырвалась и не поглотила всех, кто был в харчевне.

Выйдя в теплую ночь, она испытала боль от мысли, что сама к этому миру больше не принадлежит. Не то чтобы мерзкий город Гансунг был чем-то ей дорог, нет – она теперь, можно сказать, перестала быть человеком, и со шлюхами и ворами Низа у нее было меньше общего, чем у тех с городскими крысами… но ее угнетало внезапное ощущение собственной отверженности. Здесь, как и в мирных лесах Итануса, она чужая. В ней поселилось что-то, для чего у нее пока не было имени, что-то сотканное из волшебной силы и боли, слишком огромное для простой среды вроде леса и городских улиц. Она жаждала, сама не зная, чего жаждет. Что она могла бы назвать теперь домом? Какие люди в ее преображенном состоянии могли бы стать для нее своими?

Дверь харчевни распахнулась, и на улицу вывалилась куча народу. От волны пота и перегара, сопровождавшей это событие, Камалу чуть не стошнило. То ли она в юности совсем не ощущала этих запахов, то ли привыкла к ним как к неотъемлемому свойству мужчин. Истратив толику атры, чтобы преодолеть дурноту, она пошла прочь, желая оказаться как можно дальше от этого места. Но тут кто-то сгреб ее за плечо и развернул. Пуговицы посыпались наземь, куртка и рубашка на груди распахнулись.

– Видали? – Схвативший ее человек пьяно махнул рукой остальным. От него попахивало мочой. Не иначе сукновал, который работает по локоть в этой жидкости в тех редких промежутках, когда не пьет. – Говорил я вам, это девчонка!

Магическая змея шевельнулась снова. Опасно, очень опасно. Им невдомек, что они играют с огнем.

Призвав на помощь всю свою выдержку, Камала протянула руку, и пуговицы, оторванные от ее куртки, вернулись обратно. Двое-трое уставилась на нее, раскрыв рты, но прочие так напились, что не соображали уже ничего и не вняли ее предупреждению. Мясистая лапа снова вцепилась в нее, да так, что она чуть с ног не свалилась.

– В чем дело, ведьма? Мы для тебя недостаточно хороши?

Они окружали ее, ухмыляясь – одни сознательно, другие в хмельном тумане.