Книга Куба, любовь моя - Михаил Ахманов

Внезапно Писарро заговорил, но не о Боге и не о своей душе. Вопросы посыпались градом; ему хотелось знать, что произошло с его братьями Гонсало и Эрнандо, с его детьми, с основанным им городом Лимой, с землями, что он завоевал, и с великой испанской державой. Конечно, об этих вещах дону Луису было известно побольше, чем инициантам из местных жителей; он отвечал, и лицо Писарро мрачнело, ибо не было в ответах ничего хорошего. Кроме, вероятно, известий о городе Лима: стоит и даже процветает.

Так они толковали минут пятнадцать или двадцать, а потом мой клиент вложил шпагу в ножны и со вздохом сказал, что несчастлив его род и, очевидно, наказан Богом. А дон Луис заметил, что это в самом деле так, и потому пора смирить гордыню. На этом они и сошлись. Затем Писарро взглянул на меня и произнес:

– Пусть сеньор покажет мне лекарство. Что это? Святая вода, благословленная в Риме папой? Или чудодейственные мощи? Или частица креста господнего?

Выслушав перевод, я покачал головой и вытряхнул на ладонь голубую пилюльку.

– Это?.. – Писарро с задумчивым видом поскреб в бороде. – Не чувствую в ней какой-то святости… Или это гостия?[20]

– Не гостия, – сказала Анна, забрав у меня голубоватый шарик. – Не гостия, однако Божий дар. Возьмите ее, дон Франсиско, и глотайте.

– И все? Никаких молитв, даже ни слова из Библии? – Его задумчивость сменилась недоверием. – Слишком просто, клянусь святыми угодниками! Или это яд?

И тут ласточка меня удивила. Задрала решительно подбородок, отбросила волосы с лица, стиснула кулачки и молвила:

– Не яд. Поверьте, это не яд. Доказательство – перед вами, дон Франсиско. Однажды и мне пришлось попользоваться таким лекарством.

Старый археолог вздрогнул и ошеломленно уставился на нее. Что до клиента, он тоже глядел на Анну, но как-то иначе, не так, как до ее признания. Ведомо мне, что вампиры узнают друг друга по ментальной ауре, которую я тоже способен ощущать, но от ласточки давно уже ничем таким не пахло. То есть я не чувствовал, я все же Забойщик, а не вампир, а вот первичный мог какие-то следы унюхать. Или, возможно, он просто ей поверил?.. Не знаю и гадать не буду. Только поклонился Анне мой клиент и произнес своим глуховатым голосом:

– Из ваших рук, сеньора, из ваших прекрасных рук. И пусть свершится надо мною Божий суд!

Ласточка направилась к вампиру, а я напрягся и крепче стиснул рукоять катаны. Прикосновение к оружию давало уверенность, хотя я понимал, что защитить ее не смогу – она была рядом с Писарро, а я – в двадцати шагах, на самом краю площадки. Подойти ближе я не смел, боялся, что клиент воспримет это как угрозу. Так что мне оставалось лишь стоять столбом, глядеть Анне в затылок, слушать, как шуршит трава под ее ногами, и молиться. Что я и делал.

Однако ничего плохого не случилось. Писарро отвесил ласточке вежливый поклон, затем перекрестился, взял таблетку с ее ладони и сунул в рот. Лицо его было спокойным, даже каким-то отрешенным – видимо, в этот момент он отдавал себя в руки Творца и полагался на промысел Божий. За моей спиной облегченно вздохнул дон Луис. Потом я услышал, как щелкнула зажигалка, и уловил аромат табачного дыма.

– Хвала Пресвятой Деве! Проглотил! – шепнул археолог. – Это быстро действует, дон Педро?

– Да, – отозвался я. – Считаные секунды. Видите? Уже…

Уже началось, но изменения были не такими, как я ожидал. Кожа на лице и груди Писарро стала темнее, черты заострились, щеки впали, губы сделались тоньше. Он закрыл глаза и стоял, покачиваясь, запрокинув голову к небу. Миг, и кожа обтянула череп и ключицы на груди, будто мышцы под нею ссохлись или вообще исчезли; рубаха обвисла на плечах, пояс со шпагой скользнул вниз и упал в траву. Кажется, его горло перехватило спазмом – он пытался что-то сказать, но не мог выдавить ни звука.

Анна отшатнулась, со страхом глядя на Писарро. Дон Луис прошептал:

– Что с ним, амиго? Что происходит?

На наших глазах великий конкистадор превращался в мумию. Он был уже мертв, когда черная плоть начала осыпаться, обнажая кости; ветер разносил эту пыль над травой, и чудилось, что Писарро, окруженный дымом, сгорает в невидимом костре. Затем его колени подогнулись, и пожелтевший скелет с тихим шорохом осел на землю. Кости, череп, шпага, сапоги, груда одежды… Больше ничего не осталось.

Старый археолог потрясенно вздохнул. Я повернулся к нему. Я уже понял, что случилось.

– Кажется, ситуация безвыходная, дон Луис. Вампир Писарро был жив, ибо век у вампиров долгий, сотни лет, а может, и вся тысяча. Но человек столько не живет. Человек Писарро умер в шестнадцатом столетии, труп его разложился, плоть расточилась, и нам остались только кости.

– Значит, лекарство подействовало, – с тоской заметил археолог.

– Да. Он снова стал одним из нас.

– Смертным человеком… – прошептала Анна, склонившись над кучей одежды и костей.

Я молча кивнул. Сомнения оставили меня; теперь я был уверен, что третья таблетка предназначалась Писарро. Все же он был великим человеком и хоть содеял немало жестокостей, заслуживал прощения. Освободиться от позора, от личины упыря, стать снова человеком – и погибнуть… В этом прощение и состояло. Не я так решил, а дух или ангел, распоряжавшийся в Лавке.

Мы с Анной переглянулись. Она поняла, все поняла, моя ласточка. Она догадливая.

Бережно и осторожно мы разобрали то, что осталось от дона Франсиско. Шпага на ремне, сапоги, одежда – в одну сторону, череп и кости – в другую. В одежду облачится манекен, шпага ляжет в витрину музея, а прочее… Этим пусть распорядится дон Луис. Возможно, останки лучше вернуть в тот склеп на плоскогорье Пунча, где он их нашел. Кто-то когда-то выбрал это уединенное место для могилы Франсиско Писарро… Почему, мы никогда не узнаем, но, должно быть, такой выбор сделали не зря.

Я сложил кости и череп в мешок, вытряхнув хлеб, ветчину и пиво. В молчании мы направились к машине. Анна шла впереди, несла шпагу, дон Луис тащил тючок с одеждой, сапоги и останки великого конкистадора были у меня. Археолог казался печальным – вероятно, переживал из-за постигшей нас неудачи.

Нас?.. Нет, пожалуй, нет! Неудача постигла лишь дона Луиса и его ученое сообщество. Сам я полагал, что душе Франсиско Писарро полезнее пребывать в потусторонних далях, а его костям – упокоиться в в часовне под каменными плитами. Он был велик и жесток и пусть таким останется в памяти людской и на страницах истории. Он вряд ли вписался бы в нашу реальность, в эпоху, когда величие опошлено, а жестокость превосходит уровень средневековых зверств… Где бы он ни был сейчас, там ему лучше.