Книга Французова бухта - Дафна дю Морье

– Очень опасно судить о человеке по портрету, – медленно проговорила она.

– Не менее опасно, чем оставлять свой портрет в спальне, когда вокруг рыщут безжалостные пираты, – ответил он.

– Вы могли бы повернуть его лицом к стене, если он вам так досаждал, или нарисовать другой, более правдивый, изобразив, например, как Дона Сент-Колам пирует в "Лебеде" или, переодевшись в мужское платье и нацепив маску, скачет в полночь по большой дороге, чтобы напугать бедную, ни в чем не повинную старуху.

– И часто вы так развлекались? – спросил он.

– То, что я вам описала, произошло незадолго до моего приезда. Разве слуги вам не наябедничали?

Он вдруг рассмеялся, потянулся к куче хвороста за своей спиной и, вытащив несколько сухих веток, подбросил их в костер – пламя вспыхнуло и рванулось к небу.

– Вам бы следовало родиться мальчишкой, – сказал он, – тогда вы могли бы сполна удовлетворить свою жажду приключений. Мы с вами действительно похожи – мы оба в душе бунтари, только вы предпочитаете переодеваться в мужское платье и пугать старух на большой дороге, а я выхожу в море и нападаю на корабли.

– Разница в том, – проговорила она, – что, захватив корабль, вы чувствуете себя победителем, а я после своих жалких вылазок не испытываю ничего, кроме разочарования и презрения к себе самой.

– Так и должно быть, – ответил он, – ведь вы женщина и вы жалеете выловленных рыб.

Она посмотрела на него сквозь пламя. Он улыбнулся ей, слегка насмешливо, будто поддразнивая, и напряжение ее вдруг исчезло, она снова почувствовала себя легко и спокойно и откинулась назад, опершись на локоть.

– В детстве я любил играть в войну, – продолжал он. – Я воображал себя смелым, доблестным рыцарем. Но стоило где-нибудь вдали прогрохотать грому или сверкнуть молнии, как я затыкал уши и прятался на коленях у мамы.

Чтобы быть похожим на настоящего солдата, я мазал руки красной краской, но, увидев однажды собаку, умирающую в луже крови, убежал и потерял сознание.

– Да-да, я понимаю, – сказала она, – я испытала то же самое после глупой шутки с графиней.

– Знаю, – ответил он, – поэтому я вам и рассказал.

– Ну а теперь, – спросила она, – когда ваши детские игры стали реальностью, когда вы научились грабить, убивать, разбойничать, – теперь вы больше не боитесь?

– Напротив, – ответил он, – боюсь, и очень часто.

– Нет, – поправилась она, – я хотела спросить, не боитесь ли вы больше себя? Не боитесь ли своего страха?

– От этого страха я избавился раз и навсегда, как только сделался пиратом.

Длинные прутья в костре затрещали, съежились и рассыпались. Огонь догорал, угли подернулись пеплом.

– Завтра я планирую начать новую операцию, – проговорил он.

Она взглянула на него, но костер уже погас, и лицо его пряталось в тени.

– Вы уезжаете? – спросила она.

– Да, – ответил он, – мой отдых слишком затянулся. Это все ручей, он околдовал меня и заставил забыть о делах. Но пусть ваши друзья Юстик и Годолфин не думают, что со мной так легко справиться. Мы еще посмотрим, кто победит.

– Вы решили сразиться с ними? Но ведь это опасно.

– Знаю.

– Вы хотите высадиться на побережье?

– Да.

– Но вас могут поймать… убить.

– Конечно.

– Но зачем… зачем вам это нужно?

– Мне приятно лишний раз убедиться, что я хитрей их.

– Это не довод.

– Для меня этого вполне достаточно.

– Вы рассуждаете как эгоист. Вы думаете только о своих амбициях.

– Да. Ну и что же?

– Почему вы не хотите вернуться в Бретань? Сейчас это было бы самым разумным.

– Не спорю.

– Вы рискуете жизнью своих людей.

– Мои люди любят риск.

– Вы ведете "Ла Муэтт" на гибель, вместо того чтобы спокойно переждать где-нибудь в порту на другой стороне пролива.

– Я построил "Ла Муэтт" не для того, чтобы держать ее в порту.

Они посмотрели друг на друга. В его глазах плясал тот же огонь, что и на догорающих углях, взгляд его манил и притягивал. Наконец он потянулся, зевнул и проговорил:

– Все-таки жаль, что вы не мальчишка. А то я взял бы вас с собой.

– А так не можете?

– Женщине, которая жалеет убитых рыб, не место на пиратском корабле.

Она посмотрела на него, покусывая кончик пальца, потом спросила:

– Это ваше последнее слово?

– Да.

– Возьмите меня с собой, и я докажу вам, что вы не правы.

– Вас укачает.

– Не укачает.

– Вы замерзнете и станете хныкать, что вам холодно и страшно.

– Не стану.

– И не станете проситься на берег в самый неподходящий момент?

– Нет.

Она посмотрела на него обиженно и сердито, а он вдруг рассмеялся и, поднявшись, начал раскидывать ногой тлеющие угли – огонь погас, их обступила темнота.

– Давайте поспорим, что меня не укачает и что я не запрошусь на берег, – сказала она.

– А что ставите? – спросил он.

– Свои серьги с рубинами, те, что были на мне во время ужина в Нэвроне.

– Ну что ж, – согласился он, – цена подходящая. С таким богатством можно забыть о разбое. А что вы хотите взамен?

– Сейчас подумаю. – Она помолчала, глядя на воду, затем проговорила с озорной улыбкой:

– Прядь волос из парика Годолфина.

– Обещаю вам весь парик целиком.

– Идет, – ответила она и, повернувшись, направилась к лодке. – Тогда не будем терять времени. Все остальное за вами. Когда отплываем?

– Я ничего не успел обдумать.

– Но завтра, надеюсь, вы уже начнете?

– Непременно.

– Постараюсь вам не мешать. У меня тоже есть кое-какие дела. Мне, похоже, самое время сейчас заболеть. Подозреваю, что болезнь окажется заразной и ни детям, ни няне не разрешено будет навещать меня и только Уильям сможет беспрепятственно заходить в мою комнату. Бедный Уильям, ему придется каждый день носить еду и питье для мнимой больной.

– Неплохо придумано!

Она уселась на скамью, француз взялся за весла, и лодка медленно поплыла вверх по течению, туда, где в мягких вечерних сумерках неясно вырисовывался силуэт корабля. Чей-то голос окликнул их с палубы, француз ответил по-бретонски и двинулся дальше, к пристани в устье ручья.