Книга Ключ Сары - Татьяна де Ронэ

Статья, которую я начала писать несколько дней назад, была почти готова. Приближался срок сдачи. Хотя мне еще предстояло посетить лагеря на Луаре и Дранси, находившиеся за городской чертой Парижа и у меня была назначена встреча с Франком Леви, ассоциация которого, главным образом, и занималась организацией торжественной церемонии памяти жертв облавы, состоявшейся шестьдесят лет назад. Совсем скоро мое расследование закончится, и я буду писать о чем-нибудь другом.

Но теперь, когда я знала о том, что произошло здесь, совсем рядом со мной, и что так тесно, почти интимно, было связано со мной и моей жизнью, я чувствовала, что должна узнать больше. Мои поиски еще не закончились. Я чувствовала, что должна узнать все, до конца. Что случилось с еврейской семьей, которая жила здесь до нас? Как их звали? Были ли у них дети? И вернулся ли кто-нибудь из них из лагерей смерти? Или они погибли, все до единого?

Я бродила по пустой квартире. В одной из комнат рабочие разбирали стену. Среди обломков я заметила длинную глубокую выемку, искусно спрятанную за стенной панелью. Сейчас она частично обнажилась. Наверное, когда-то она служила надежным тайником, убежищем. Если бы эти стены могли говорить… Но мне не нужно было, чтобы они заговорили. Я и так знала, что здесь произошло. Я буквально видела это. Уцелевшие свидетели тех событий рассказывали о душной, безветренной ночи, о бесцеремонном стуке в двери, о коротких и резких словах команды, о поездке на автобусах через весь Париж. Они рассказывали о зловонном аде, который воцарился в здании велодрома «Вель д'Ив». Те, кто рассказывал мне об этом, выжили. Те, кто вырвался из ада. Те, кто сорвал желтую звезду с одежды и сбежал.

Мне вдруг пришла в голову мысль, а смогу ли я смириться с таким знанием, смогу ли жить в этой квартире, зная о том, что здесь была арестована другая семья, арестована и отправлена на верную смерть. Интересно, а как жили с сознанием этого Тезаки?

Я достала сотовый телефон и позвонила Бертрану. Когда он увидел на дисплее мой номер, то пробормотал в трубку:

— Совещание.

На нашем тайном языке это означало, что он занят.

— Это срочно, — сказала я.

Я услышала, как он произнес несколько слов в сторону, обращаясь к кому-то, а потом его голос четко зазвучал в трубке.

— Что стряслось, любовь моя? — спросил он. — Пожалуйста, выкладывай побыстрее, меня ждут люди.

Я сделала глубокий вздох.

— Бертран, — спросила я, — ты знаешь, как твои дедушка и бабушка получили квартиру на рю де Сантонь?

— Нет, — ответил он, — не знаю. А что?

— Я только что навещала Mamé. Она рассказала мне, что они переехали сюда в июле сорок второго года. По ее словам, квартира освободилась после того, как еврейскую семью, которая жила здесь до них, арестовали во время облавы «Вель д'Ив».

Молчание.

— Ну и что? — поинтересовался наконец Бертран.

Я почувствовала, что у меня горят щеки. Мой голос эхом прокатился по пустой квартире.

— Но тебя разве не беспокоит тот факт, что ваша семья вселилась в эту квартиру, зная, что проживавшая здесь еврейская семья была арестована? Они тебе рассказывали об этом?

Я буквально видела, как он типично французским жестом пожимает плечами, как у него опускаются уголки губ, а брови, наоборот, взлетают вверх.

— Нет, меня это ничуть не беспокоит. Я ничего не знал, они ничего мне не говорили, но это меня совершенно не волнует. Я уверен, что многие парижане в июле сорок второго года переехали в квартиры, освободившиеся после облавы. Ведь от этого члены моей семьи не становятся коллаборационистами, а?

Его смех резал мне слух.

— Я никогда такого не говорила, Бертран.

— Ты принимаешь эту историю слишком близко к сердцу, Джулия, — уже спокойнее произнес он. — В конце концов, это случилось шестьдесят лет назад. Не забывай, шла война. Всем приходилось нелегко.

Я вздохнула.

— Я всего лишь хочу знать, как это случилось. Я просто ничего не понимаю.

— Все очень просто, mon ange.[27]Во время войны моим дедушке и бабушке пришлось нелегко. Магазин по продаже антиквариата не приносил прибыли. Поэтому они наверняка с радостью ухватились за возможность переехать в более комфортабельную и просторную квартиру. В конце концов, у них был ребенок. Они были молоды. И обрадовались тому, что у них появилась крыша над головой. Скорее всего, они попросту и думать забыли об этом еврейском семействе.

— Ох, Бертран, — прошептала я. — Как они могли не думать об этой несчастной семье? Как они могли?

Кажется, он послал мне воздушный поцелуй в трубку.

— Полагаю, они просто ничего не знали. Но я должен идти, amour. Увидимся вечером.

И он повесил трубку.

Я же побыла еще какое-то время в квартире. Я прошлась по длинному коридору, постояла в пустой гостиной, провела рукой по гладкой мраморной каминной полке, пытаясь понять, что же произошло, и стараясь не позволить эмоциям захлестнуть меня с головой.

___

Поговорив еще несколько раз с Рахилью, девочка решилась. Они убегут отсюда. Они обязательно должны убежать из этого страшного места. Особого выбора у них не было: им оставалось или умереть, или убежать. Она знала, что если останется здесь с другими детьми, то это будет конец. Многие дети были больны. Несколько человек уже умерли. Однажды она видела сестру милосердия, такую же, как и на стадионе, женщину в голубой высокой шапочке. Одна сестра милосердия на такую массу больных, умирающих от голода детей.

Свое решение убежать они держали в тайне. Они не сказали о том, что собираются сбежать отсюда, никому из детей. Никто и ни о чем не должен был догадаться. Они намеревались удрать из лагеря среди бела дня. Девочки подметили, что днем полицейские почти не обращали на детей внимания. Все должно было пройти легко и быстро. Вниз мимо бараков, по направлению к водонапорной башне, к тому месту, где деревенские женщины пытались просунуть им еду через колючую проволоку. Они обнаружили в том месте маленькое окошко в спиралях проволоки. Оно было небольшим, но вполне достаточным, чтобы в него пролез ребенок.

Некоторые дети уже покинули лагерь в сопровождении полицейских. Девочка смотрела, как они уходят, слабые, больные создания с бритыми головами в рваной, потрепанной одежде. Куда их уводят? Далеко? К отцам и матерям? В такую возможность она не верила. Рахиль тоже. Если все они должны были попасть в одно место, для чего полиции понадобилось отрывать детей от родителей? К чему было причинять такую боль, такие страдания, думала девочка. «Это все потому, что они нас ненавидят, — заявила ей глубоким, хрипловатым голосом Рахиль. — Они ненавидят евреев». И, должно быть, ненавидят очень сильно, решила девочка. Но откуда взялась такая ненависть? Она еще никого не ненавидела в своей жизни, не считая разве что одной учительницы. Учительницы, которая сурово наказала ее за то, что она не выучила урок. Интересно, она действительно желала этой женщине смерти, принялась вспоминать девочка. Оказывается, да, желала. Так вот как, наверное, и происходят такие вещи. Вот откуда берется такая ненависть. Ты так ненавидишь кого-нибудь, что хочешь убить его. Ненавидишь кого-нибудь только за то, что он носит на груди желтую звезду. Она содрогнулась от ужаса. Она чувствовала себя так, словно все зло на земле, вся ненависть мира сосредоточились здесь, в этом лагере, вокруг нее, в жестоком выражении лиц полицейских, в их равнодушии, в их презрении. Неужели и за пределами этого лагеря евреев тоже ненавидят? Неужели теперь вся ее жизнь станет таким кошмаром?