Книга Сумка с миллионами - Скотт Б. Смит

Старик пошевелил ногой, она соскочила со снегохода и ударилась о землю. Я посмотрел на дорогу. Джекоба уже не было видно.

Педерсон что-то пробормотал, снова застонал и пошевелил рукой.

Я стоял, склонившись над ним, и судорожно пытался придумать, что же теперь делать. Вдруг я понял, что у меня сейчас есть только два пути. Во-первых, я мог усадить Педерсона на снегоход, отвезти его домой и позвонить Карлу. Тогда мне пришлось бы все ему рассказать и вернуть деньги. Если бы я выбрал этот путь, моя совесть осталась бы абсолютно чиста, а так как Педерсон остался жив, то у меня был реальный шанс избежать заключения под стражу. Но вот Джекоб вряд ли мог на это рассчитывать. За избиение старика ему точно дали бы срок. Узнав правду, Карл сразу же послал бы полицейских за братом и его бы судили за нападение, драку или даже попытку убийства. И тогда Джекоб отправился бы за решетку, и возможно надолго. При таком развитии событий денег, естественно, мы лишались.

Имелся, конечно, и второй вариант. Он был уже подготовлен и даже наполовину осуществлен. В моих руках было спасти Джекоба и сохранить деньги. Наверное, поэтому я и выбрал его: этот план казался мне вполне осуществимым. Я был практически уверен, что меня не вычислят и не поймают. По этой же причине день назад я оставил у себя деньги. Я считал, что все под моим контролем, что я все могу исправить, и все будет так, как я задумал.

Педерсон продолжал стонать. Мне показалось, что он пытался приподнять руку.

– Я… – пробормотал он и замолчал.

Я сел рядом с ним. Со стороны могло показаться, что я пытаюсь помочь старику.

Половина его лица была замотана шарфом. Глаза его были закрыты.

Когда я увидел, как Джекоб бил его, я почему-то сразу решил, что брат убил старика. Все это почему-то показалось мне вполне естественным. В моих мыслях, в моем сознании Педерсон был мертв. И, склонившись над стариком, я думал именно об этом. Да, для меня он был уже мертв. Он уже мертв, – говорил я сам себе, – он мертв.

Сначала я хотел ударить его еще раз, так же, как Джекоб, например, по шее. Я подумал о шее, решив, что это самая уязвимая часть человеческого тела. Но, посмотрев на шею старика, я увидел ярко-оранжевый шарф и передумал бить его.

Я посмотрел на дорогу, чтобы убедиться, что поблизости нет машин, потом наклонился, взял в руки шарф, которым была обмотана шея и пол-лица, и зажал им нос Педерсона.

Теперь, вспоминая все это, я думаю о том, что мне должно было тогда хоть что-то помешать. Я же должен был почувствовать страх, осознать, что совершаю ошибку, ведь убийство самый страшный из грехов. Но, как ни странно, это чувство у меня тогда не возникло. Я, кажется, вообще ничего не ощущал. Хотя, может, это было и естественно… странно было бы ожидать от человека подобных мыслей, когда он стоит перед выбором, который необходимо сделать за пару секунд и от которого зависит очень многое, а как мне казалось тогда – все. Как правило, осознание важности и масштабности таких решений и их последствий приходит намного позже. А в момент выбора об этом совсем не вспоминаешь. Так что я не думал ни о грехе, ни о последствиях, ни о страхе. Я просто держал шарф Педерсона в руках, размышляя о том, как бы не надавить слишком сильно и не оставить синяков на лице старика, и о том, как бы не обнаружили этого при осмотре и вскрытии трупа.

Я не чувствовал зла. Я просто был взволнован, может, немного испуган, и все.

Я держал шарф прижатым к лицу Дуайта довольно долго. Пару раз прижимал его сильнее, будто Педерсон пытался сопротивляться. Все это время глаза старика были закрыты. Он не издал никакого звука, не было ни предсмертных конвульсий, ни последнего стона.

Небо прояснилось, даже показалось солнце. Стало теплее. По полю бежала тень маленького облака. Наблюдая за ней, я начал считать. Считал я очень медленно, делая паузу между числами. Когда я досчитал до двухсот, я отпустил шарф, снял перчатку и осторожно пощупал пульс старика.

Пульса не было.

Я ехал по парку на восток, параллельно дороге, так, чтобы меня не было видно. Примерно через минуту я уже был у пруда. Пруд замерз. Столики для пикников, присыпанные снегом, сиротливо стояли вокруг него.

За прудом парк становился гуще. Теперь приходилось внимательнее и осторожнее выбирать дорогу, объезжая все кусты и деревья. Ветки часто задевали и цепляли меня за куртку, как будто пытались меня задержать.

Тело Педерсона я усадил на сиденье перед собой, чтобы придерживать его руками. Так что мы ехали, как пилоты в небольшом самолете.

Я старался думать только о своем плане и изо все сил пытался не вспоминать о том, что произошло за это утро, потому что чувствовал, что это приведет только к страху, тревоге и замешательству. А мне надо было действовать четко и уверенно. Так что я сосредоточился только на этом.

Я знал, что мост расчищен и посыпан солью. По краям должны лежать глубокие сугробы. И если Педерсон решил бы проехать по мосту, то, чтобы не сломать и не повредить снегоход, ему пришлось бы ехать как раз по этим сугробам, которые шириной как раз подходили для снегохода, а высотой были совсем немного ниже перил моста.

Конечно, люди удивятся, что старик Педерсон делал на этом мосту и зачем ему понадобилось переезжать его, но эти вопросы точно не наведут на нас никакого подозрения. Это так и останется загадкой, вопросом, на который никто никогда не найдет ответа… конечно, если только самолет не найдут раньше, чем пойдет снег. Тогда по следам можно будет восстановить истинную картину происшедшего.

Я посмотрел на небо. К моему разочарованию, оно становилось все чище и яснее. Солнце пробивалось сквозь ветви деревьев. Воздух был холодный и бодрящий. На небе остались только белые, легкие облачка, которые не предвещали никакого снега.

Чем ближе я подъезжал к краю парка и мосту, тем тяжелее мне было концентрироваться на моем плане. Мне постоянно мешали мысли о чем-то другом. Я начинал все больше обращать внимание на тело Педерсона, которое я прижимал к снегоходу собственной грудью. Его голова лежала прямо у моей щеки. Даже через шляпу я чувствовал запах его волос. Тело его было плотным и твердым, совсем не таким, как я предполагал. Мне даже показалось, будто старик жив.

И как только я подумал об этом, о том, что Педерсон мертв, что я убил его, что я лишил его жизни собственными руками, мое сердце сжалось в комок, мне стало тяжело дышать. Я вдруг понял, что переступил черту, совершил нечто ужасное, отвратительное и жестокое, то, чего никогда от себя не ожидал, то, на что был просто неспособен. Я отнял у человека жизнь.

Эта мысль привела меня в недоумение, сбила с толку, запутала. Я начал вспоминать все, что произошло, думать о том, что еще может произойти, я пытался думать рационально, обвинять себя и тут же отрицать вину. И только благодаря всей силе воли, которую мне удалось собрать в кулак, я сумел сохранить самообладание. С невероятным усилием я заставил себя успокоиться и сконцентрироваться только на мысли о том, что будет происходить в ближайшие пятнадцать минут.