Книга Дикие пчелы на солнечном берегу - Александр Ольбик

— А как ее туда угораздило попасть? — не сразу сообразил Карданов.

— Как! Руками тащили, по слегам, вот как. Кто за хвост, кто за рог, — у Боровихи испортилось настроение. — Связалась и сама не рада… Подои, накорми, убери навоз… Туда-сюда, туда-сюда… Тьфу ты, провались все на свете…

Карданов от удивления рот открыл. Он обошел кругом хлев, заглянул в него, но никаких намеков на лаз не обнаружил. Видно, его наглухо завалили сеном.

— Если б твой бычок был с крылышками — другое дело, а так пожалились они друг другу, на том и разойдутся.

— А у кого тут еще есть коровы?

— У Агафоновых была да в прошлую зиму пала. Без коровы — какая жизнь? Сам он дошел, женка, царствие ей небесное, с опухшими ногами помаялась, помаялась и умерла. А теперь вот ребятишки с весны не оправятся… Верно, и сам Максим последние дни доживает… Весь мхом порос…

Беженцу хотелось побольше узнать об Агафонове.

— Что у него с ногой?

— Гангрена была. До войны где-то на лесозаготовках мытарился… Ох, и хлебнула Настя с ним неприятностей. То напьется и ввалится в речку, то полдня лежит в сумеде. Один раз уже был мертвец мертвецом. Обморозился весь, после этого и отпилили ногу… А вишь ты, калека-то калека, а детишек наклепал целую толоку. Двоих похоронил… тут такое было, не приведи господь…

Карданов смотрел на быстрый рот Боровихи, слушал ее, и где-то в глубине памяти начала расти волна воспоминаний — большая далекая жизнь была на ее гребне. И было там и хорошее, и плохое. Отыскалось место и для Борьки, и супружницы Евдокии, и не только тленом пахнуло от воспоминаний, а и трепетным ветерком молодости. Прошел он сквозь него и улетел в серое небо. Одиноко стало Карданову, и он заспешил домой. Однако уходить от гостеприимной Боровихи на середине разговора посчитал неприличным.

Они вернулись в горницу.

— А где ваша, хозяюшка, семья? Или бедуете в одиночку?

— Да как бы вам сказать… Мой в Лоховни, приходит только за тем, чтобы коросту смыть да отоспаться на перине. От рук совсем отбился, пьет, не просыхает. И где только берут самогонку… А что, скажи, с налитыми глазами можно путного сделать? Какая тут война, сам, как муха — пуля в лоб и готов. И отговорку ведь нашел: «Это я, говорит, пью, чтобы ревматизм не опоновал…»

— Свободно, — возразил беженец, — в лесу ревматизм может скрутить любого. Иногда, правда, страх лечит. Меня до войны воспаление легких донимало, после финской кампании забыл, что это такое…

Вдруг у Боровихи одна бровь полезла вверх и обрывисто замерла. Взгляд, затуманенный тревогой, съехал с Карданова и скользнул в проем окна. Нехорошая догадка крутанула мозг беженца. Они одновременно услышали чуждые звуки, еще далекие, но, несомненно, приближающиеся к деревне.

— Немцы! — голос Аниськи раскололся на изумление и страх. Карданов отстранил Боровиху от окна. Вгляделся в ниспадающую к ольховой рощице дорогу и увидел, как со стороны Дубравы, крытые брезентом, идут два дизеля. Они замедлили ход, и с кузовов стали спрыгивать люди.

В голове беженца тревожно бился вопрос: что привело немцев в деревню и каковы их дальнейшие действия? И тут же на вторую часть своего вопроса он получил недвусмысленный ответ: спешившиеся гитлеровцы стали разбегаться в разные стороны от машин, образовывая собой два живых крыла. Понял: крылья готовились захлопнуть с обеих сторон Верено. Боровиха с пристоном запричитала:

— Я ж его, олуха, умоляла не трогать эту чертову вышку… Нет же, не послушался, гад, — спилил…

— Может, у них другая задача? — Карданов не мог отвести глаз от живых, охватывающих деревню крыльев. Прикинул расстояние — достаточное, чтобы спуститься: с горки и ближайшими лединами уйти восвояси…

— У них одна задача — взять нас за жабры и — на сковородку… Давай, дед, теши от греха подальше. Мне тут одной спокойней будет. — Боровиха от волнения и неопределенности выдала такую икоту, что Карданов при всей серьезности момента не сдержал усмешки.

— Рома! — оторвался он, наконец, от окна. — Рома, подъем! — Карданов поворотился лицом к печке, но там, где только что кимарил Волчонок, висела белесая пустота. — Хозяйка, укуси его муха, где мой парнишка?

Но Аниська уже была в своих заботах.

Ни на печке, ни под кроватью Ромки не было. Беженец выбежал в сени, но и там, судя по нетронутой тишине, тоже никого не было.

Он спешил. Нужно еще было отвязать быка, соориентироваться, куда, по выражению Боровихи, тесать…

Во дворе, помахивая вяло хвостом, стоял Адольф. От шерсти, зализанной струйками дождя, поднимался пар.

— Ромка, стервец, ты где? — обегая двор, звал Карданов.

Понемногу, откуда-то из глубин его существа, дыхнула паника. Время словно щелкало по вискам, напружинивая и без того взбухшие на них вены.

Ромки нигде не было. Карданов в суматохе вбежал в хлев и тупо уставился в завалы сена.

— Ромик, выходи, немцы сейчас придут. Молчание. Над ним что-то шорохнулось и из щелей неплотно прилегающих друг к другу жердей посыпалась труха. Коровий век шел своим чередом.

И уже Адольф был отвязан и выведен на заднюю сторону дома, уже Боровиха сбегала в стоящую за хлевом уборную — узнать, не отправился ли туда этот странный мальчуган, уже вновь машины затарахтели моторами, а Волчонка все не было.

Когда в доме услышали звуки дизелей, Ромка досматривал свой теплый сон: перелетев вместе с пчелами с духмяной липы на поляну, полную ромашек, он решил подкрепиться. Лег на землю и стал ртом собирать какие-то красные ягоды. Кисло-терпкие, не дающие ни капли сока. И тут он почувствовал безотчетную тревогу: кто-то стоял за ближайшим деревом и наблюдал за ним. Нет, их было больше, и они о чем-то шептались.

Он стал просыпаться, и когда грань между сном и бодрствованием совсем размылась зыбким светом, до него долетело слово «Немцы!». Он обвел избу настороженным взглядом, как будто желая убедить себя, что сон продолжается, но не убедился — слишком тревожные позы были у стоящих у окна людей.

Он окончательно проснулся, и страх, помимо его воли, сдернул с лавочки и вынес на улицу.

Он стал искать спасение, но не зная, где его найти, забежал в хлев и хотел было уже ринуться в гущу сена, однако воспоминание о сеновале в Горюшине, когда в него стреляли, заставило Волчонка повернуть назад. Он подбежал к клети, лег на живот и попытался заползти под строение, да слишком плотно к земле прилегало нижнее бревно. Не проходила в щель голова. Волчонок с неистовой торопливостью, скользя и падая, искал убежище, и ему казалось, что вот сейчас откроются ворота и войдет тот с пороховой дорожкой на щеке.

От предчувствия недоброго в животе у него что-то резануло и тут же ослабло и ему захотелось от всего освободиться. И тут он увидел большую корзину с травой и, не раздумывая, устремился к ней. Лег грудью на край, отчего она наклонилась, затем оттолкнулся ногой от земли и влетел в корзину. И точно жук-скоробей быстро быстро заработал руками, зарываясь и уходя в траву. На дне корзины, поджав к подбородку ноги, он перевернулся и замер.