Книга Дьявольская королева - Джинн Калогридис

Мятежница выступила вперед, и я увидела ее в свете факела: истощенное существо в лохмотьях. Костлявые ключицы, порванная кофта спущена с плеча, тощая грудь обнажена. Ребенок отказывался ее сосать и слабо пищал. Женщина уставилась на меня, ее глаза напоминали черные ямы.

— Ведьма Медичи! — завопила она. — Ты убиваешь меня, убиваешь моего ребенка. Ваши солдаты морят нас голодом, а ты толстеешь. Ты должна умереть.

— Смерть! — отозвалась толпа. — Смерть Медичи!

Двое юношей выскочили из темноты и напали на солдата слева от меня. Один ухватил его за ногу и потащил вниз; другой ударил дубиной. Солдат рухнул с седла.

— Забери у него саблю! — заорал кто-то, и толпа ринулась вперед.

Командир громко отдал приказ, повернул лошадь и прижал мою ногу своей. Свалившемуся солдату удалось расчехлить саблю, и он выставил ее, обороняясь против юнцов.

На свет выскочил седой нищий. Он вцепился мне в юбку и изо всей силы потянул к себе. Осел заревел, я заголосила. Мое седло стало съезжать, мир накренился. Перед глазами закрутилось страшное колесо, составленное из животных, сабель и тощих конечностей.

Ноги мои запутались в стременах, в плечо угодил камень. Я стала падать и увидела радостно ощеренный рот нищего, его кривые черные зубы, пахнуло зловонной гнилью. Я почувствовала на себе его прикосновение и снова отчаянно закричала.

Неожиданно нищий исчез, командир легко подхватил меня и поставил на ноги. Он заслонял меня правой рукой, а левой размахивал саблей. Нищий лежал на брусчатке, истекая кровью. Солдаты окружили нас, оттеснив затихшую толпу.

Командир указал кончиком сабли на голову нищего.

— Я убью любого, кто посмеет до нее дотронуться. Она совсем еще ребенок. Девочка, ставшая жертвой политики, как и вы, бедные недоумки.

Он вскочил на своего жеребца и подал знак заместителю, тот поднял меня вверх, и командир посадил меня перед собой. Процессия снова двинулась в путь. Я ощущала руки командира, державшие поводья, ощущала спиной его теплую и твердую грудь.

То и дело до меня доносился запах сырого мяса, слишком долго жарившегося на солнце. Командир вынул платок и подал мне.

— Закройте нос и рот, — велел он. — Здесь гуляет чума.

Я приложила платок к носу и вдохнула аромат розмарина.

— Вы все еще дрожите, — заметил командир. — Теперь все хорошо. Я защищу вас от уличных беспорядков.

Я опустила платок.

— Не этого я боюсь.

— Мы не знаем, что с вами делать, — тихо произнес командир. — Была б на то моя воля, я бы тотчас вас отпустил. Ничего, это вопрос времени.

Я порывисто обернулась в седле.

— Меня на самом деле могут освободить?

На его щеке снова дрогнула мышца.

— Ужасная судьба для ребенка, — заметил он. — Вы наша пленница. Сколько лет? Три года? Если повезет, переживете меня, герцогиня. Меня и всех моих бедолаг. — Он указал подбородком на своих солдат. — Ваши друзья теперь превосходят нас численностью.

Мое сердце быстро забилось.

— Не лгите, — попросила я.

Губы командира скривились в усмешке.

— Готов поспорить: через два месяца наши судьбы поменяются местами.

— И какова ставка? — осведомилась я.

— Моя жизнь.

— Договорились, — отозвалась я, хотя не слишком поняла его ответ.

Соврал командир или нет, но на душе стало легче. Я прижалась к нему спиной.

— Касательно пари, — продолжала я, глядя на желтый свет факелов, пляшущий на витринах и стенах магазинов, — если проиграете, чью голову мне затребовать?

Не успел он открыть рот, как я уже все поняла.

— Сильвестро, — представился командир. — Сильвестро Альдобрандини, смиренный солдат республики.

Я вспомнила о письме матери, оставшемся под подушкой в монастыре ле Мюрате.

Никаких осложнений более не возникло, и мы быстро добрались до северного квартала Сан-Джованни. Затем повернули на узкую улицу Сан-Галло и оказались у монастырской стены, за которой меня уже поджидала сестра Виолетта.

Это был монастырь Святой Катерины, место, в котором я провела первые месяцы своего заточения. Господин Сильвестро благополучно меня туда вернул.

ГЛАВА 11

Сестра Виолетта закрыла деревянные ворота и встретила меня так же, как и в первый раз: приложила палец к губам. Ее фонарь открыл моему взору перемены последних трех лет: она похудела еще больше. Виолетта повернулась и повела меня наверх, в мою старую келью. На соломенном матрасе сидела юная женщина с золотистыми волосами. Когда на нее упал свет фонаря, она подняла тонкую руку и сощурилась. Как и у Виолетты, лицо ее было истощенным от голода, но тем не менее очень красивым.

— Томмаса? — уточнила я.

Она радостно вскрикнула, узнав меня, и заключила в объятия. Сестра Виолетта снова прижала палец к губам и исчезла в коридоре.

Томмаса подала голос, как только затихли шаги Виолетты.

— Катерина, — прошептала она, — почему ты снова здесь? Где ты находилась все это время?

Я посмотрела на отвратительный тюфяк, почувствовала зловоние канализации и медленно опустилась на краешек кровати. Там, в ле Мюрате, сестра Николетта, наверное, плачет. Мне тоже хотелось разрыдаться. Я покачала головой: очень тяжело было выдавить хоть слово.

Но Томмаса слишком долго пробыла в одиночестве, а потому не могла молчать. Чума унесла всех пансионерок и большинство сестер. Из-за осады города кладовые монастыря почти опустели.

Всю ночь я пролежала без сна на твердом бугристом тюфяке, слушая тихое сопение Томмасы. Я думала о сестре Николетте, о матери Джустине и о жизни, которую оставила в ле Мюрате.

Утром я узнала о новых условиях своего заключения: мне не надо было ни убирать, ни питаться в трапезной, ни посещать часовню. Я должна была целые дни проводить в своей келье.

Минули две тоскливые недели. В монастыре Святой Катерины книг не было, на мои просьбы дать что-нибудь заштопать не откликнулись. Я похудела, и немудрено: питалась только сваренной на воде кашей. Единственной моей отдушиной была Томмаса, которая возвращалась в келью вечером.

Жарким августовским утром снова стали палить пушки, да так громко, что пол содрогался под ногами. Сестра Виолетта, с глазами, полными страха, разговаривала в коридоре с монахиней, которую поставили за мной надзирать. Бросив в мою сторону несколько озабоченных взглядов, Виолетта притворила дверь в келью. Если бы на двери был засов или замок, она наверняка бы им воспользовалась. С того момента дверь оставалась закрытой. Вечером Томмаса не пришла, и я сидела в одиночестве на вонючем матрасе. Ужас и надежда сменяли друг друга.