Книга Фараон - Карин Эссекс

— Я рада, что моя страна очаровала того, кто повидал великое множество стран, — сказала Цезарю Клеопатра.

— Это правда, — отозвался он. — Но я никогда не встречал ничего, подобного Египту.

Именно об этом и думала Клеопатра — и именно затем предприняла это путешествие, — что послание следует передать, и передать напрямую, а не через третьи руки. Надлежит продемонстрировать жителям Египта союз их царицы с великим человеком и намекнуть, что именно этот союз может дать им самим и их стране.

Клеопатра не собиралась рассылать воззвания или чеканить новые монеты. Она просто пойдет к людям, как уже делала прежде, и продемонстрирует себя и свои намерения. Этот метод уже дважды доказал свою пригодность.

У Клеопатры и в мыслях не было начинать с Александрии, жители которой были настроены довольно враждебно по отношению к ней и Цезарю. Она начнет с остальной страны, а потом использует благоприятные настроения, дабы повлиять на гордых греко-египтян Александрии. И вскорости — Клеопатра в этом не сомневалась — она получит и их поддержку тоже. Как Нил несет свои воды с юга на север, так и поддержка, которую она обретет в Южном Египте, двинется вниз по течению. Клеопатра была уверена, что добьется успеха.

Их барка имела триста футов в длину; ее сопровождала целая флотилия лодок, несших легионеров Цезаря. Хотя они выиграли войну и хотя Клеопатра пользовалась широкой поддержкой коренных жителей этой земли — повсюду, за исключением греческой Александрии, — они не были уверены в том, что путешествие обойдется без сложностей. Кроме того, Клеопатра сочла неплохой идеей продемонстрировать мощь Рима, объединенную с великолепием, богатством и очарованием царицы. По настоянию Клеопатры половина судов шла под римскими знаменами, а половина — под египетскими, закрепляя тем самым союз.

Когда они прибывали в какой-нибудь город или селение, Цезарь и Клеопатра стояли на верхней палубе, рядом со статуями Афродиты и Аполлона, дабы люди могли посмотреть на них. Иногда же они являли себя зрителям на нижней палубе; эта палуба была увита зеленью и превращена в сад, и там тоже стояли два изваяния — Афродиты с младенцем Эросом и Исиды, кормящей грудью Гора. А на тот случай, если вдруг кто из зрителей еще не понял, в каком положении пребывает Клеопатра, над рулем было установлено изваяние младенца Гора, восседающего на цветке лотоса, — так, чтобы его видели те, кто будет смотреть вслед барке.

На небольшой церемонии, прошедшей в древних Фивах, Цезарь снял лавровый венок, который обычно носил на всех подобных мероприятиях, и заменил его гирляндой из цветов, как было в обычае у царей из династии Птолемеев. Египтянам это сказало именно то, что и предполагала Клеопатра: что Цезарь выказывает уважение к обычаям их страны и что он с радостью станет консортом их царицы, являющейся подданным во всем великолепии семимесячной беременности.

По утрам владыки частным образом завтракали у себя в каюте, укрывшись от палящего солнца. Разомлев от жары, они вкушали финики, манго, бананы и запивали охлажденным козьим молоком. Они читали друг другу стихи, а когда появлялось настроение — лениво, неспешно занимались любовью. По вечерам они ужинали в обеденном зале вместе с гостями — старшими офицерами Цезаря, греческими и египетскими сановниками из тех городов, мимо которых они проплывали, и талантливыми александрийцами, которых Клеопатра пригласила с собою, дабы они развлекали Цезаря.

Из них Цезарь больше всего любил беседовать с астрономом Сосигеном. Царица удалялась для сна, а Цезарь все сидел с бородатым ученым и глядел в ночное небо. По утрам он просыпался, все еще переполненный впечатлениями от разговоров о местоположении звезд, о расчете продолжительности дней, недель, месяцев и лет. Сосиген трудился над созданием более совершенного календаря, в котором не требовалось бы для урегулирования считать в конце года дополнительные дни, и Цезарь решил выделить средства на эти изыскания.

— Ты только представь себе все выгоды календаря, который соответствует истинной продолжительности года! — сказал Клеопатре Цезарь, приподнявшись на локте.

Он возлежал на прохладных, белоснежных льняных простынях, а Клеопатра кормила его нарезанной дольками папайей. Она думала о дочери Цезаря, Юлии, и о том, что та часто вот так вот кормила Помпея с рук, и о том, каким отвратительным это казалось Клеопатре — тогда, в ранней юности, когда в ней еще не проснулась женская страстность. Теперь она сожалела о том, что была резка в своих суждениях о дочери Цезаря, которая, наверное, была так же влюблена в Помпея, намного превосходившего ее годами, как Клеопатра — в Цезаря.

Цезарь смотрел на проплывающие мимо пейзажи; это занятие никогда ему не надоедало. На одном берегу реки — новые всходы пшеницы, на другом — песок, целое море песка. Монотонность зелени нарушали хижины из кирпича-сырца, крытые соломой. Берега заросли молодым сахарным тростником и прочей растительностью, перемежаемой побегами бамбука и купами пальм. На плодородной земле лениво паслось небольшое стадо, не обращая внимания на клонящееся к закату солнце. Днем сильный сухой ветер лишь усугублял жару: казалось, будто он припечатывает ее к коже, словно в наказание. Но Цезаря это не волновало.

— Жара лучше, чем холод, — сказал он. — Тот, кто хоть раз зимовал в альпийских снегах, да еще сам добывал себе там пропитание, вряд ли когда-нибудь станет жаловаться на жару.

Из Луксора они поплыли в Эдфу, известное как место убийства, где Гор — бог-сокол, сын Осириса, бога богов — убил Сета, чтобы отомстить за убийство своего отца. Там же он разрезал своего злокозненного дядю на шестнадцать частей.

— Безжалостный, — только и сказал по этому поводу Цезарь.

Они остановились в храме Гора в Эдфу; Клеопатра была особенно дружна с жрецами этого храма, и когда ей попытались преподнести огромный сосуд со знаменитыми, нежнейшими жасминовыми духами, изготовленными храмовыми работниками для супруги Цезаря, Клеопатра настояла на своем и заплатила за них.

Цезарю понравилась черная гранитная статуя Гора, у которой один глаз был сделан в виде солнца, а второй — в виде луны.

— Бог всегда спит с открытым глазом, — сказал жрец, и Цезарь заявил в ответ, что прекрасно его понимает: он, дескать, тоже вынужден был обзавестись такой же привычкой.

В конце их визита верховный жрец остановился на возвышении у храма, с которого он традиционно произносил свои предсказания. Мерцая серебристыми одеяниями в лучах заходящего солнца, жрец провозгласил, что ребенок, рожденный от римского военачальника и царицы Египта, станет великим человеком. Человеком, который объединит старое и священное — Египет — с новым и могущественным — с Римом. А затем напомнил своим слушателям, что могущество священного всегда выше могущества военного.

— Это он на тот случай, если я вдруг не в курсе, — прошептал Цезарь царице.

В завершение жрец вознес молитву богам о мире между народами, «дабы сапоги чужеземных солдат не вытаптывали урожай, дарованный народу Египта Божеством». Услышав такое, Цезарь едва не расхохотался во всеуслышание.

Когда они поплыли из Эдфу на юг, зелень на восточном берегу Нила уступила место пустыне. Жара усилилась. Горы врезались в пустыню, словно когти зверя. Клеопатра хотела забраться на самый юг, чтобы показать Цезарю крайние пределы своей страны. Она и сама никогда еще не бывала так далеко, почти рядом с границами Нубии, где обитали темнокожие люди; ее отец очень любил их музыку. Царица Египта хотела показать Цезарю двойной храм в Ком-Омбо, возведенный ее предками в честь Гора Старшего и Собека, бога-крокодила. Отец Клеопатры восхищался этим храмом и внес немалый вклад в его украшение, возведя для него огромные врата, ведущие во внутренний двор.