Книга Букет алых роз - Лев Овалов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они остановились.
— Почему неожиданная? — ответил Эджвуд с холодной вежливостью. — Я рассчитывал вас здесь встретить…
Евдокимов опять плохо подумал о Галине. Неужели она проболталась?
— А вы сказали, что будете заняты! — упрекнула Галина Эджвуда.
— Я действительно занят, — холодно сказал он. — Но желание видеть вас…
— О Роберт! — ответила она, впадая в свой прежний тон. — Вы невыносимы…
— Если у вас не назначено здесь никакой встречи, — предупредительно сказал Евдокимов, — разрешите пригласить вас к нашему столику.
— О нет, у меня здесь нет никакой другой встречи, — сказал Эджвуд. — Пожалуйста и с удовольствием.
Они подошли к столику, но здесь Эджвуд совершил маневр, которого Евдокимов не предвидел: трудно было сказать, сознательно это сделал Эджвуд или случайно, но он указал Евдокимову на стул, который стоял в простенке и с которого нельзя было видеть весь зал.
— Прошу вас, — любезно сказал Эджвуд, садясь сам на стул, наиболее удобный для обозрения зала и который Евдокимов предназначал для себя. — Пусть Галина сядет посередине!
Он даже засмеялся, хотя смеялся только его рот, глаза его смотрели на Евдокимова с неизменным холодным блеском.
— Между двух стульев, как это говорится у русских.
— Что вы будете пить и есть? — осведомился Евдокимов на правах хозяина.
— Русское виски и русскую икру, — твердо сказал Эджвуд. — Я готов это пить и это есть всю жизнь…
Он выпил рюмку водки и, забыв закусить ее икрой, зло посмотрел на Евдокимова.
— Да, мистер Евдокимов, — многозначительно произнес он. — Мне самому необходимо было встретиться с вами.
Он несколько наклонился над столом и, глядя Евдокимову прямо в глаза, произнес еще многозначительнее:
— Дядя Витя заболел.
Что бы это могло значить?
Неужели Эджвуд почему-либо решил, что Евдокимов тоже принадлежит к иностранной агентуре, ищет с ним встречи?
Евдокимов размышлял и колебался…
Но Эджвуд настойчиво повторил еще раз:
— Дядя Витя заболел.
Ну что ж, попробуем; Евдокимов знает отзыв, посмотрим, что из этого получится… Евдокимов согласно кивнул и ответил:
— Надо обратиться к доктору.
Эджвуд прищуренными глазами посмотрел на Евдокимова.
— Нет, не надо, — холодно сказал он. — Дядя Витя умер.
Евдокимов не понял Эджвуда.
— Да, дядя Витя умер, — повторил тот. — Если вы познакомились с дядей Витей, ему делать больше нечего.
— Я вас не понимаю, — неуверенно сказал Евдокимов. — Если кто-нибудь болен, всегда надо обращаться к доктору.
— Но зато вас я очень хорошо понимаю, — сказал Эджвуд. — Я не знаю, каким образом вы узнали пароль, но, поскольку вы его узнали, он больше не существует. Это была последняя проверка, которая открыла мне ваше истинное лицо.
— Но позвольте, мистер Роберт! — воскликнул Евдокимов. — Не требуется большой проницательности, чтобы знать, кто я такой. Евдокимов Дмитрий Степанович…
— Возможно, что вас действительно зовут Евдокимов, — сказал Эджвуд. — Но вы такой же физик, как и я.
Галина молча посмотрела на своих кавалеров. Эджвуд с подчеркнутым презрением посмотрел на Галину и пренебрежительно сказал:
— У вас нет никаких способностей стать артисткой, вы очень плохо хромали, а иногда даже забывали хромать. Вначале я думал, что это ваш каприз. Но когда я убедился, что в машине был кто-то посторонний, мне стало все ясно…
Он отвернулся от Галины и принялся неотрывно смотреть на Евдокимова.
— Вы выбрали для меня плохого агента, мистер Евдокимов, — сказал он, указывая глазами на Галину. — И сами вы работали на моей коротковолновой установке и не заметили, что при включении станции одновременно автоматически включается специальный магнитофон. А он-то и сообщил мне о вашем посещении.
— Но, мистер Эджвуд! — воскликнул Евдокимов. — Ваши подозрения…
— Выслушайте меня, — остановил его Эджвуд. — Я, конечно, понимаю, что за мной не могут не следить, и вы давно уже возбудили во мне подозрение. Слишком часто сталкивались вы со мной в этом кафе, а я не верю в случайности. Вы сами еще неопытный агент, и поэтому я решил открывать перед вами карты. Оставьте меня в покое, иначе мой посол будет иметь неприятный разговор с вашим правительством. Я вам скажу, как это называется…
Он полез в карман и достал записную книжечку в серебряном переплете.
— У меня здесь записано, — сказал он. — Я люблю собирать фольклор в тех странах, где я работаю. Это не запрещается. Вот… Не пойман — не вор. Я не пойман, поэтому я не вор, и советую вам оставлять меня в покое.
— Спасибо за науку, мистер Эджвуд, — вежливо ответил Евдокимов. — Магнитофона я действительно не предусмотрел. Но приемник, с которым вы разъезжали по нашим лесам, вы обязаны были зарегистрировать…
— Никакого приемника не существует, мистер Евдокимов, — спокойно перебил его Эджвуд. — Утром мои люди разобрали его, как ребенок разбирает свою любимую игрушку!
Эджвуд встал и, подчеркнуто не глядя на Галину, слегка поклонился.
— До свидания, мистер Евдокимов. Я не буду больше бывать в этом кафе, не буду встречаться с вами и никогда больше не прикоснусь к красным розам, они перестали мне нравиться.
Он помолчал и самодовольно добавил:
— Надо понимать, с кем имеешь дело. Вы еще получите — это я вам обещаю — получите от меня привет.
Он еще раз наклонил голову и, уверенно лавируя между столиками, медленно пошел к выходу.
Воскресенье было в семье Анохиных тем мирным, счастливым днем, когда никакие тучки, никакие тревоги не омрачали жизни…
Как-то уж так у них в последнее время повелось, что все покупки Шура делала накануне, а воскресенье они проводили дома; Шура вышивала или читала, Павел Тихонович сперва занимался, потом начинал возиться с дочерью: что-нибудь ей пел, носил ее, подбрасывал на руках, — постепенно в игру вступала Шура, и все трое развлекали друг друга.
Особенно уютно они почувствовали себя, когда их неожиданно пригласили в домоуправление и предложили перебраться в такую же комнату, но на пятом этаже, так сказать, подняли их на пятый этаж; одновременно предложили перебраться в эту же квартиру и Сомовым; на том, чтобы Наташа по-прежнему жила в одной квартире с Анохиными, особенно настаивал Евдокимов: она как-то очень хорошо поняла наказ Евдокимова оберегать Анохиных и делала это очень тактично и незаметно, без какой бы то ни было навязчивости.
После переезда наверх настроение Анохиных заметно улучшилось: Павел Тихонович теперь был уверен, что никто не заглянет к нему в окно и никакая пуля не залетит в его комнату на пятом этаже.
