Книга Глаз Лобенгулы - Александр Косарев

Пока сия пестрая процессия торжественно продвигалась от своего шатра к площади, все больные уже были разложены на земле в два ряда, а сопровождающие спешно отбежали в сторону и теперь наблюдали за действом издалека. Носилки с Владимиром Васильевичем его «друзья» успели расположить лишь в конце второй, дальней шеренги, зато ему выпала счастливая возможность лицезреть манипуляции колдуна неоднократно.

На подходе к каждому очередному пациенту барабанщик начинал выстукивать более напряженную, тревожную дробь. Носильщики тут же опускали чан на землю, и в дело вступал колдун. Обмакнув в чан небольшую кисточку, изготовленную, по всей видимости, из хвоста льва, первым делом он обрызгивал больного. Затем опускался на низкую скамеечку, которую ловко подсовывал один из зонтиконосцев, и принимался… обнюхивать страдальца с головы до ног.

По окончании столь странной процедуры колдун повелительно поднимал руку, и второй помощник незамедлительно подавал ему продолговатую, ярко блестевшую в солнечных лучах чашу. Видимо, это был крайне важный момент, поскольку сдержанно гудевшая толпа зрителей мгновенно замолкала. Кудесник же, будто нарочно, не спешил. Погрузив пальцы в чашу, он несколько секунд сосредоточенно в ней копался, что-то выискивая. Когда колдун был еще далеко, старпом не мог со своего места разглядеть, что именно тот извлекает из «волшебного» сосуда, теперь же, по мере приближения процессии, ему это удалось.

Содержимым чаши оказались обычные, на первый взгляд, дощечки произвольной формы, раскрашенные в разные цвета: ярко-красный, черный, желтоватый и белый, вернее, полупрозрачно-белесый. Большинству пациентов, лежащих в первом ряду, доставались, кажется, в основном красные и желтые таблички, однако когда колдун занялся второй «шеренгой», из глубины сосуда начали появляться и черные. Когда возле одного из больных колдун извлек белую дощечку, родные бедолаги вскрикнули от ужаса. Своеобразный консилиум неумолимо приближался к Владимиру Васильевичу, и он лишь теперь понял, что на данном этапе чародейства колдун попросту ставит всем больным окончательный диагноз, временами, по сути, больше напоминающий приговор…

— Выходит, наш колдун не так уж и всемогущ, раз столь тщательно сортирует своих пациентов, — вполголоса пробормотал старпом, силясь устроиться на носилках поудобнее. — Вон, даже бирки соответствующие всем вручает, дабы потом не сбиться… Впрочем, я-то, по большому счету, и не сомневался, что чудес в современном мире не бывает…

Решив, что приговор судьбы следует встретить максимально мужественно, Боев улегся прямо на отчаянно ноющую спину.

«Интересно, если мне выпадет "черная метка", — пронеслось вдруг в голове, — как поступит Мунги? Бросит меня прямо здесь или всё же прикажет оттащить подальше в джунгли?»

Терзающая слух жесткая дробь барабана неотвратимо приближалась, заполняя собой всё пространство и проникая в мозг. Наконец барабанщик, громко ударив в последний раз, опустил свои палочки. Над Владимиром Васильевичем нависла тень громадного зонтика, и он тут же ощутил на лице водяные брызги. Взглянул на колдуна, силясь сквозь прорези маски рассмотреть его глаза, и был поражен до глубины души: глазницы оказались наглухо закрыты отполированными до блеска серебряными монетами.

Колдун вдруг замер в странном оцепенении, не столько принюхиваясь, сколько как бы прислушиваясь к чему-то. Затем вернул одному из водоносов метелку, задав при этом короткий неразборчивый вопрос. Водонос склонился над старпомом, рукояткой ритуальной кисточки осторожно отбросил со лба раненого спутавшиеся волосы и какое-то время всматривался в его лицо.

— Амадину комо нель, — пробормотал он наконец.

«Человек, пришедший с севера, — перевел про себя старпом. — Аналогично тому, как у нас всех приезжих называют иностранцами».

— Кашими ун додда! — отшатнулся колдун от Боева, как от прокаженного, не сдержав распространенного в тех местах ругательства.

Сразу же застучал барабан, и тень от зонтика уползла к следующему страждущему. «Посчитал недостойным заниматься здоровьем иноземца», — обреченно прикрыл глаза ладонью старпом, разом перестав интересоваться церемонией.

Вдруг из стоящей в отдалении толпы «зрителей» вначале нестройно, а затем всё громче и настойчивей зазвучали возмущенные возгласы, переросшие вскоре в дружное скандирование, напоминающее речевку футбольных болельщиков. Прислушавшись, Владимир Васильевич с удивлением осознал, что речь в «лозунгах» идет именно о нем.

— Аминокан испугался белого! Аминокан испугался белого! — издевательски скандировали мужские голоса, на фоне которых особенно выделялся колоритный бас Гансези Уно.

Догадавшись, что сие провокационное скандирование является своеобразной формой моральной поддержки, старпом тут же вскинул правую руку и, потрясая кулаком в такт дружным выкрикам, принялся как бы дирижировать процессом. В конце концов, коли терять уже нечего, можно напоследок и поерничать.

В толпе раздался робкий женский смешок, потом еще один, уже смелее… «Речевка» раз от раза крепла, охватывая всё большую часть зрителей. Правда, в противовес «наглецам» зазвучали вскоре и чьи-то негодующие возгласы, и Боев буквально затылком почувствовал, что еще несколько минут — и на площади вспыхнет драка. Щекотливость ситуации ощутил, разумеется, и сам колдун: столь тщательно выстроенный ритуал публичного врачевания ни в коем случае не должен был быть сорван чьей-то хулиганской выходкой!

— Тихо! — яростно воскликнул он, сорвав с лица церемониальную маску. — Замолчите, или я сейчас же покину вас!

Ледяной холод, исходивший из глаз взбешенного чудодея, заставил расшумевшуюся толпу мгновенно притихнуть. Однако и Мунги явно не собирался сдаваться. Из первых рядов его свиты в центр площади выскочил, словно чертик из бутылки, кафр Омоло. Хищно приблизившись к изваянием стоящему колдуну, он громко и язвительно спросил:

— Скажи, о великий Аминокан, почему белый человек не удостоился твоего внимания? Он сделан из другого мяса? Ты бессилен перед его недугом? Может, его следует отвезти к тем, кого белые называют ветеринарами?

Опешивший от подобной наглости колдун на какое-то время потерял дар речи. И лишь когда один из помощников подал ему посох, он опять обрел прежнее величие.

— Ты, недостойный сын своей матери, — ткнул колдун в кафра концом посоха, — опомнись! Закрой свой нечистый рот и слушай, что говорят духи! Это они советуют мне не связываться с белым человеком. Он нечист перед нашими богами, он принесет всем нам беды и несчастья!

Однако вошедший в раж Омоло, участвовавший и не в таких переделках и покрытый не ритуальными, а настоящими, боевыми шрамами, не моргнул даже глазом:

— Я не спрашиваю духов, я спрашиваю тебя! Чем кости белого человека отличны от наших? Или твоя колдовская сила зависит только от цвета кожи, а хваленого «всемогущества» хватает лишь на исцеление фанатично верящих в тебя соплеменников? Ответь нам, Аминокан!

Отсвечивающая на солнце благородной бронзой коричневая кожа колдуна отчего-то разом вдруг посерела, он изо всех сил сжал посох. Впрочем, многолетняя практика манипулирования большим количеством людей помогла ему быстро овладеть собой, тем более что именно в этот момент Мунги со своей небольшой, но компактной группой сообщников предпринял энергичную попытку прорваться в центр площади на помощь Омоло. Колдуну же показалось, что в движение пришла вся толпа зрителей, и, чтобы избежать непредсказуемого завершения церемонии, он примирительно раскинул руки.