Книга По ту сторону фронта - Георгий Брянцев

Зарубин немедленно приказал поднять всех людей и разослать на поиски.

— Пойдемте все, — обратился он к Пушкареву и Добрынину. Те не возражали.

— Голубчик, Георгий Владимирович, — просительно сказал Пушкарев Кострову, — а вы уж поломайте голову еще… Вдруг еще пара словечек прояснится, — и, схватив автомат, он выбежал из землянки.

Костров вышел, набрал пригоршню снега, потер лоб и снова отправился в окружкомовскую землянку.

Поиски, закончившиеся поздно ночью, ничего не дали. Партизаны вернулись усталые, с пустыми руками.

— Что делает Костров? — спросил Зарубин, проходя мимо окружкомовской землянки, в которой мерцал тусклый огонек. — Давайте заглянем.

— По-прежнему мозгами ворочает, — сказал Добрынин.

Они вошли в землянку. Костров сидел за столом и дремал над злополучным письмом.

Рано утром, до восхода солнца, когда мороз особенно пробирает, на передовую заставу пришел неизвестный человек в лохмотьях, худой, обросший, почти разутый. Он потребовал, чтобы его отвели к самому большому начальнику.

На заставе на всякий случай обыскали его, а потом привели к Зарубину. Человек рассказал, что недалеко от своей деревни, в лесу на сосне, он обнаружил парашют с грузом, снял его и спрятал.

— Видать, для вас это гостинец, — спокойно заключил он.

— Далеко отсюда? — оживился Зарубин.

— Верст пять, не боле…

— А как ты нас нашел?

Крестьянин ухмыльнулся, шмыгнул носом, утер его рукой и ответил:

— Мы тутошные, знаем про вас.

— Сам-то ты кто? — вмешался в разговор Пушкарев.

— Колхозник я был, из колхоза «Верный путь», а сейчас так, никто, пришей-пристебай.

— А почему ты не партизанишь?

Крестьянин задумался на мгновенье, потоптался на месте, потрогал рукой коротко остриженную бороденку.

— Не с руки мне, товарищ, восьмой я в доме. Пятеро детей, а старшему двенадцать, старик со старухой… Так что и рад бы в рай, да грехи не пускают…

— А жена?

— Угнали куда-то… идолы!… Да вот вас я знаю, — оживился мужик, кивая на Пушкарева. — Фамилии не знаю, а звать знаю как: Иван Данилович.

— Откуда же ты меня знаешь? — поинтересовался Пушкарев.

— А вы у нас в деревне собрание проводили… насчет танковой колонны…

Гостя накормили, обули в новые валенки, Добрынин отдал ему свой пиджак. Наделили его махоркой и с группой конных партизан отправили к месту, где был спрятан парашют.

Возвратились ребята под вечер с тяжелым мешком. В нем были сухари, сахар, соль, табак, спички, белая мука и такой же, как и в прошлый раз, небольшой конверт.

— Ну, Георгий Владимирович, не осрамись, постарайся, дорогой, — необыкновенно ласково попросил Пушкарев. — А где же этот мужичок? — спохватился он вдруг.

Кто-то из партизан сказал, что крестьянин, доведя их до места, распрощался и ушел.

— Вот это да! Это не нашему Редькину чета! Это человек с большой буквы! Напрасно отпустили. Надо было его основательно отблагодарить. А фамилию-то хоть узнали?

— Узнали, товарищ Пушкарев. Сурко его фамилия. И где живет, знаем.

— Ну, хорошо, — успокоился Пушкарев. — Таких людей забывать нельзя.

В этот день настроение у всех было приподнятое. Но больше всех радовался и одновременно тревожился Пушкарев. На его ответственности лежало не только руководство отрядом Зарубина. Ему была поручена организация подпольной работы во всех смежных районах, и он, пожалуй, особенно остро ощущал отсутствие связи с Большой землей. С нетерпением ожидая результатов расшифровки, Пушкарев беспокойно прохаживался по лагерю, от штабной землянки до окружкомовской.

Он ясно представлял себе, что даст отряду и окружкому связь со своими. Во-первых, сразу станет ясным положение на фронтах; во-вторых, он получит новые указания Центрального Комитета партии; в-третьих, через Большую землю, возможно, удастся наладить контакт с другими партизанскими отрядами; в-четвертых, можно будет организовать прием самолета, осуществить эвакуацию раненых, инвалидов, детей, вывезти партийные документы и, наконец, удастся регулярно сообщать командованию разведывательные данные, добываемые партизанами.

«Вот когда мы развернемся во всю ширь. Держись только», — проговорил он, шагая по протоптанной лагерной тропке.

— Ты чего, Данилыч, бормочешь?

Пушкарев невольно вздрогнул. Перед ним стоял дед Макуха, маленький, сухонький, с седыми волосами, со светлыми, какими-то прозрачными глазами. На губах старика, как всегда, играла озорная улыбка.

— А ты, хитрюга, подслушиваешь? — притворно сердитым тоном сказал Пушкарев.

Макуха, подмигнув, беззвучно рассмеялся и помотал головой.

— Ой, и суматошный ты, Данилыч. Чего зря бегаешь?

— Ладно! Давай лучше закурим, — предложил Пушкарев и, обняв старика за плечи, повел к лежащему в сторонке свежесрубленному дереву.

Табак секретарь окружкома носил в масленке с двумя горлышками. И все знали, что в одном отделении хранилась махорка, в другом — табак. Пушкарев подал Макухе тоненький листок рисовой бумаги. Старик кашлянул и многозначительно посмотрел на секретаря. Тот отвинтил одну из крышек масленки и насыпал Макухе и себе легкого, отливающего желтизной табака.

— По случаю сегодняшнего дня, — пояснил Пушкарев. — Есть возможность пополнить неприкосновенный запас.

— Понятно, — заметил Макуха.

В это время из окружкомовской землянки выскочил без шапки и ватника капитан Костров. Его густые русые волосы были всклокочены, он махал бумажкой и бежал в «штабную».

— Георгий Владимирович! — Пушкарев вскочил с места.

— Сюда! Сюда! За мной! — откликнулся тот.

Пушкарев поспешил за ним.

— Оказывается, не я виноват, — объявил запыхавшийся Костров. — В том письме и в самом деле шифр был перепутан. Слушайте: «Последний четверг января принимайте на сброс человека и шесть мешков грузов. Время двадцать три. Сигналы пять костров конвертом».

Воцарилось молчание. Все взволнованно глядели друг на друга.

— Да ведь сегодня последний четверг, — вспомнил Зарубин.

Лагерь всполошился. Через несколько минут не было в отряде человека, который не знал бы о том, что сегодня с Большой земли прилетит самолет.

Все были радостно возбуждены, гадали, спорили. Высказывались различные предположения. Кто выбросится с парашютом? Что окажется в шести мешках? Не изменится ли погода? Какой прилетит самолет?

— Шесть мешков и человек — это не шутка, — рассуждал дед Макуха. — Должно, большой самолет пришлют.

— Да, «утенок» столько не поднимет, — соглашались партизаны.