Книга Последнее слово - Фридрих Незнанский

Опять же и с Екатериной Юрьевной следовало бы поговорить о том, чем и как она сумеет помочь своему осужденному мужу.

Закончили они разговор тем, что Гордеев твердо пообещал Валерию Петровичу держать дело Савина постоянно в поле своего зрения и под неослабным контролем. Сказал он также, что решит вопрос и с надзорной инстанцией, что встретится с осужденным, чтобы взбодрить его как-то и сообщить про товарищей, которые не оставляют его своим вниманием. А уже когда придет решение Президиума Верховного суда, вот тогда и будет окончательно прояснена перспектива. И вообще, главное, чтоб Савин сейчас не пал духом, а снова поверил в то, что его друзья с ним и будут продолжать бороться теперь если не за полное его оправдание и отмену несправедливого приговора, то хотя бы за условно-досрочное его освобождение. Но в этом деле и он сам должен им помочь своим спокойным и примерным поведением в исправительной колонии. Ему назначена колония общего режима, возможно, где-нибудь поблизости от Москвы, значит, и излишнего, опасного внимания возможных отпетых уголовников к своей персоне бывший подполковник ФСБ испытывать также не будет. Обычный контингент… Но ему придется сдерживать свой горячий характер, который он продемонстрировал во время вынесения приговора.

Вот этот последний фактор Юрий Петрович обсуждать со Шляховым пока не стал. Тут у него был для самого себя поставлен большой знак вопроса.

Начать с того, что это за угрозы прозвучали в отчаянном крике Савина? Кому конкретно и как он собирается мстить? И кто должен после всего этого «вздрогнуть»? Вопросы — странные, казалось бы, но каковы будут на них ответы? Неужто не менее странными? Может быть, об этом если не знает, то хотя бы догадывается его жена, Екатерина Юрьевна?

Или это была просто слепая вспышка ненависти, полная потеря самообладания, при которой угрозы невинно осужденного сыплются уже во все стороны без всякой логики? Во всяком случае, вспыльчивый характер-то своего мужа, если тот обладал таковым в полной мере, никто другой, как та же верная супруга, должна бы знать. И это — еще один важный повод посетить ее.

Но сперва следует встретиться с Николаем Анисимовичем.

2

Вид у Савина был мрачный. И тому быстро нашлось объяснение.

Оказывается, за все время, которое он провел на нарах в Лефортове, жена лишь раз посетила его, хотя, как было известно Гордееву, следователь Головкин ничуть не возражал бы и против повторного посещения. Напротив, как-то при очередной встрече с адвокатом он даже поинтересовался, не болеет ли супруга обвиняемого. Обычно в подобных ситуациях сами родственники одолевают его постоянными просьбами и просят советов, что можно принести для передачи арестованному. А тут — странное, непонятное молчание.

Гордеев тогда же позвонил Екатерине Юрьевне и передал ей вопрос следователя. Посоветовал позвонить в прокуратуру и попросить разрешения навестить мужа, мол, Головкин наверняка не откажет. Сам же Петр Константинович, о чем он также сказал Гордееву, был уверен, что встреча арестованного с женой может благотворно подействовать на Савина, и тот окажется не столь упрямым и несговорчивым, согласится в конце концов сотрудничать со следствием.

Но Екатерина Юрьевна как-то умудрилась свернуть эту проблему в разговоре. Сказала, что очень нехорошо последнее время себя чувствует, что, конечно, она отчасти готова признать свою вину перед Николаем, но чисто по-женски, по-человечески, боится такой встречи. Но она обязательно принесет ему из дому передачу. И тут же стала спрашивать, что вообще приносят обычно родственники. Юрий Петрович перечислил самые необходимые предметы, которые разрешены для передачи в камеру, она, видимо, записала, и на том их телефонный разговор оборвался. И больше звонить он не стал, потому что почувствовал какую-то ее скованность и нежелание общаться. Что ж, у каждого свои дела, свои обязанности, как человек их для себя понимает…

Так вот, теперь оказалось, что Савин сильно переживает оттого, что Катя только однажды нашла все-таки возможность навестить его. А теперь, когда ему предстоял отъезд в колонию, вероятно, чувство одиночества для него стало совсем невыносимым. А возможно, он хотел, чтобы Юрий Петрович, в свою очередь, как-то воздействовал на его жену. Вслух он такой надежды не высказал, но смотрел тоскливыми глазами побитой, бездомной собаки. И видеть его в таком состоянии было больно.

Гордеев не стал «корябать» лишний раз его рану и говорил только о том, что продолжит борьбу. Приводил в качестве примера и твердую уверенность Валерия Шляхова, который готов был со своим фондом финансировать дальнейшие шаги адвоката, направленные если не на полное освобождение, то хотя бы на облегчение участи заключенного, на частичное, может быть, снисхождение к его судьбе со стороны суда.

Савин слушал и кивал, но мысли его — видел Гордеев — витали где-то далеко отсюда. Потому что в глазах его время от времени словно вспыхивал странный, бесовский какой-то, жестокий огонек. Нет, не время и не место было сейчас говорить о какой-то там мести, о пророческом заявлении, что «они» еще все «содрогнутся» и так далее. Прежде всего надо было добиться, чтобы осужденный наконец успокоился и смирился с неизбежным. А любой шаг к облегчению его участи уже будет им же самим воспринят как маленькая победа.

Договорились они и о том, что Гордеев найдет возможность, когда появятся реальные условия, снова вернуться к вопросу о возможном сокращения срока заключения. Но и главный вопрос с Президиумом Верховного суда также не отпадал, пусть все движется своим путем.

Уже прощаясь, Юрий Петрович ненавязчиво вернулся к своему разговору о Екатерине Юрьевне и пообещал сразу же передать ей о желании ее мужа снова встретиться со своей супругой перед отъездом в колонию, такое разрешение ей выдадут по закону без промедления.

И тут на Савина словно подействовало что-то постороннее. Предчувствие или еще что-то, Гордеев разбираться не стал. Но он помрачнел и довольно-таки грубо вдруг сказал:

— Я прошу вас больше не уговаривать ее…

— Да я как-то и не собирался… — Гордеев даже растерялся слегка. — Я просто имел в виду обыкновенный человеческий долг, у вас же все-таки семья…

— Все-таки! — зло хмыкнул Савин и отвернулся. Потом помолчал, успокоился и закончил: — Не надо никаких просьб, если она сама, к сожалению, до сих пор этого не поняла.

— Как скажете, но я бы все же позвонил…

— Сами решайте. Я потерял доверие и… уважение. Они хотели меня сломать, согнуть, как хилое деревце, но этого им сделать не удалось. И они еще ответят мне за эту жестокую, бессовестную и бессердечную попытку!

Савин повысил голос, и Гордеев забеспокоился, как бы их разговор не выглядел ненужной демонстрацией очередной аффектации несправедливо обвиненного человека. Но тот криво и, как показалось, зловеще усмехнулся, отчего лицо его снова едва не превратилось в мятую картонную маску, так поразившую Юрия Петровича во время зачтения приговора в суде.

— Не беспокойтесь, господин адвокат, я больше не доставлю им радости, дав отыграться на себе. Но я обещаю выйти и показать им, как велика тяжесть моей к ним ненависти. Они еще почувствуют ее! Ох как почувствуют!