Книга Заложник - Фридрих Незнанский

Засыпая, мальчик взрослел и сам не понимал еще этого. Он ведь только начинал размышлять над вопросами, которые тревожили и не приносили ясного ответа всему человечеству, безуспешно пытавшемуся на протяжении десятков тысяч лет постичь тайны жизни и смерти. А есть ли на свете что-нибудь более серьезное, из-за чего стоило бы вообще ломать себе голову?

Но этого двенадцатилетний Саша еще не знал и переживал главным образом по поводу того, как завтра выйдет во двор. В новом своем качестве…

12

Посреди недели Александра Борисовича вызвал к себе в кабинет Константин Дмитриевич Меркулов. Заместитель Генерального прокурора был явно озабочен. Турецкий догадывался о причине.

Позвонив по внутреннему телефону еще утром, он узнал от Клавдии, что «самого» пригласили в Администрацию, на Старую площадь. А что подобные приглашения всегда были связаны с какими-либо малоприятными заданиями, знали все на Большой Дмитровке.

Клавдия Сергеевна, пребывавшая в тот момент в полнейшем одиночестве в связи с отсутствием своего начальства, обрадовалась случаю, но, главным образом, возможности высказать совершенно «забуревшему» и охамевшему старшему следователю свое безграничное, истинно женское «ффэ-э!».

Настроение у Александра Борисовича было отнюдь не деловое, и поэтому он даже с некоторым удовольствием воспринял возмущение этой полной и зрелой в самом лучшем смысле «сорока с небольшим летней девушки», обиженной, и небеспочвенно, его постоянным невниманием к ней в последнее время. И за каждым упреком Клавдии Сергеевны просматривалось такое ожидание и обещание, что любого другого мужика, кроме вечно неблагодарного Турецкого, немедленно захлестнула бы волна всепожирающей страсти, требующей немедленного и полного удовлетворения. Любого, но не его. Потому что Александр Борисович знал: «девушке» нельзя давать абсолютной воли. Она не однажды заявляла, что в порыве своей неистовой любви готова совершить «невероятное». Сказанное не расшифровывалось ею, но кого-то иного в подобной же ситуации могло и насторожить: «девушка» ведь до сих пор оставалась незамужней. Однако если и в самом деле кого-то в ней что-то настораживало, то никак не Турецкого, которому, в общем-то, были по фигу «отчаянно педалируемые эмоции». Он знал Клавдию и был уверен, что она вовсе не собиралась разрушать его семью. Ей вполне хватало нежности и желанной близости с обожаемым ею мужчиной. Она была готова принять его в свои жаркие объятия ночью и днем, вечером и на рассвете, зимой и летом, сырой осенью и… то есть всегда. Чтобы потом отпустить от себя, тихонько всплакнув от переполнявших чувств.

Помня об этом, Александр Борисович вибрирующим от томления голосом пообещал в один из ближайших дней изыскать свободный вечерок, чтобы предаться грешной страсти. И снова оказался не прав: по ее разумению грешной страсти просто не бывает! Она или есть, или ее никогда и не было, а значит, он всю жизнь бессовестно ее обманывал. Турецкий не решился продолжить с некоторых пор затянувшийся между ними в интимные минуты схоластический спор о том, какая разница и что общего между желанием и страстью, но, главным образом, о том, когда, в какой момент мировой истории одно перетекает в другое. Или наоборот.

Тем не менее тон, коим это было сказано, вполне удовлетворил Клавдию Сергеевну, и она, уже внутренне успокоенная, принялась пересказывать свои секретарские новости, недоступные для подавляющего большинства ответственных работников Генеральной прокуратуры. Александр Борисович слушал, отсеивал ненужное для себя и думал, что владеть источником информации — значит в конечном счете владеть всем миром. Тем более когда источник такой предсказуемо бурный, но при этом непредсказуемо щедрый.

Словом, ко времени появления в своем служебном кабинете Константина Дмитриевича Турецкий уже был в курсе событий, ради которых ездил с утра на Старую площадь Меркулов.

На имя Президента пришло коллективное письмо, подписанное ведущими отечественными летчиками-испытателями, в котором те ходатайствуют о присвоении звания Героя России трагически погибшему недавно, буквально несколько дней назад, при испытании нового самолета, предназначенного для нужд гражданской авиации, заслуженному летчику и так далее. Письмо это было передано, что называется, из рук в руки, минуя необходимые в таких случаях инстанции. Вероятно, Президент также был информирован и устно, потому что он предложил рассмотреть вопрос немедленно. Что уже само по себе необычно, если учитывать вообще позицию Президента по части принятия скоропалительных, мягко выражаясь, решений. Ко всему прочему, оказалось, что с этим вопросом не все так ясно и гладко, как представлялось подателям письма. Не закончено расследование причин гибели самолета и летчика, пилотировавшего экспериментальную машину. По ходу следствия возникает множество вопросов к создателям нового самолета, к организаторам, не обеспечившим безопасности испытаний. Словом, проблем столько, что кое-кому уже кажется, будто не к званию Героя (посмертно) следует представлять погибшего летчика, а возбуждать уголовное дело по фактам гибели человека и уничтожения транспортного средства по статье двести шестьдесят третьей Уголовного кодекса Российской Федерации.

Турецкий слушал и удивлялся: откуда Клавдии все это известно? Такие подробности и детали! Ведь Костя наверняка не делился с нею своими соображениями по данному вопросу. Ох уж эти всезнающие секретарши! Щедрые духовно, а также богатые телесно. Нет, воистину «девушка» достойна серьезного поощрения. При первой же возможности. Но вот когда такая возможность выпадет, этого Турецкий предугадать не мог. Да и мысли его, покрутившись вокруг аппетитных форм Клавдии Сергеевны, уплыли совсем в другое русло…

Возникла не очень понятная пока связь между информацией о погибшем летчике и тем трагическим фактом, свидетелями которому он да, в общем-то, еще почти сотня других людей стали несколько дней назад, в прошлую субботу. Может быть, это и есть тот самый случай? Но если так, тогда какая связь между вызовом Кости в Администрацию Президента и мышиной возней вокруг гибели хорошего человека? Какая-то бяка тут присутствует, «эт точно», как говаривал незабвенный товарищ Сухов…

А мысли уже катились дальше. Кажется, в понедельник или во вторник, не суть важно, звонил Игорь Залесский. Забавный получился у них диалог. Тот с ходу посетовал на то, что Турецкие так неожиданно покинули их компанию. Но больше всех по этому поводу огорчилась, по словам Игоря, его супруга Валерия. Получалось так, будто она связывала какие-то особые планы с Ириной Генриховной. То ли договорились уже о совместной вечеринке, надо понимать, отдельно от мужей, то ли намеревались заняться какой-то другой собственной программой, этого даже Игорь не знал. Но Валерия всерьез расстроилась. Спрашивала об Александре Борисовиче и Светлана, возвратившаяся уже затемно. Ну а Вера, та с присущей ей наивной искренностью просто посожалела, что Александр Борисович ляжет нынче спать без сеанса настоящего массажа, тогда как она уже приготовилась продемонстрировать ему все без исключения свои медицинские таланты. Словом, вон сколько он народу походя огорчил. Правда, рассказывал Игорь с изрядной долей юмора, и нельзя было понять — дурака он валяет или это форма «подачи материала», в то время как сам он все воспринимает всерьез. Так своеобразно, видимо, все-таки пошутив, Игорь уже безо всякой игривости напомнил о состоявшемся разговоре. Добавил, что ни в коем случае не торопит с решением, но все же хотелось бы знать, пусть чисто по-товарищески, когда Саша сможет «сесть и подумать». Ну, это он напомнил о том знаменитом летчике Сергее Анохине, о котором невольно возник разговор за столом после взрыва. Эта его знаменитая фраза, когда уже на жизнь не остается времени, «сесть и подумать», у многих из их поколения была, как говорится, на слуху.