Книга Я - убийца - Фридрих Незнанский

Убийца. Хладнокровный убийца, перерезавший горло судье в зале заседаний и спокойно вышедший наружу. Не дрогнув. Не побежав. Не выдав себя даже выражением лица.

Дело обещало стать интересным. Гордеев вспомнил лежащую который год в столе папку, на которой в свое время размашисто начертал: «Психологические особенности поведения серийного убийцы в период между совершениями преступлений. Лабиринты одиночества». Это была его незаконченная кандидатская диссертация.

– Ну-с… Давайте еще раз. Вы пошли на Кузнецкий, чтобы посмотреть показ Краскиной, Тюльпакова и Юдашкина?

– Юдашкина?.. Юдашкин на Кузнецком? Вы смеетесь? Вы, наверное, имели в виду Канашкина?

– Cлушай, совсем недавно мне было до этих плоских кукол, что ковровое покрытие протирают на подиумах, как до лампочки. Но раз ты мой клиент, значит, я должен понять, какое такое вдохновение всем этим движет. А может, просто выпендриваетесь? Женщин надо делать красивыми, кто бы спорил, но, может быть, существуют некие другие движущие причины, почему этот бизнес, скажу высоко – искусство втирать мужикам мозги, может быть таким изощренно жестоким? Что так взвело тебя? Ты же после Кузнецкого пришел в зал заседаний и хладнокровно зарезал человека.

– Зарезал и зарезал…

– Стресс?

– Пусть будет стресс. Посмотрел. Им можно, а мне нельзя? Я бы с таким дерьмом не то что на Кузнецкий, в Дом культуры не пустил бы…

– А судья-то при чем? Разве он руководит отбором? Или ты как Раскольников – тварь дрожащая или смогу?

– Любопытствуете?

– Да не любопытствую, а понять и помочь хочу. Любопытство на бытовом уровне – это разглядывание простыней новобрачных: вначале – достаточно ли они чисты и накрахмалены, в конце – насколько окровавлены. У меня любопытство профессиональное. Это мой хлеб. И твои годы там. А там, сам знаешь, это как в плену – дни, часы и минуты считаешь.

– Вы что, в плену были?

– Я – нет, а вот ты был. Справочка из военкомата…

Гордеев порылся в бумагах.

– Вот она…

Игорь не обратил на бумагу никакого внимания.

Тогда Гордеев решил его добить.

– А вот еще бумага интересная. Взгляни… Не хочешь? Ладно. Сам зачитаю… Так… Настоящая справка дана… Так, это опустим… А, вот. «Младший сержант Игнатьев, выполняя боевое задание командования, был окружен противником в районе… у села… Оказал сопротивление имеющимся у него табельным оружием, но, израсходовав боезапас и будучи контужен, был захвачен в плен. До момента непосредственного пленения сумел уничтожить важные документы, содержащие секретную информацию, составляющую военную тайну. Командование в/ч No… представило мл. сержанта Игнатьева к правительственной награде – медали „За проявленное мужество и героизм“, посмертно». А ты-то, оказывается, жив!

– Жив…

– Знаешь, сколько эта бумажка стоит?

– Ничего.

– Минимум пять лет, а то и побольше. Помножь триста шестьдесят пять на пять?

– У меня своя арифметика.

– А вот ее я и хочу понять. Я могу понять месть. Но вас же с этим мужиком ничего не связывало. Больше того, мы проверили все прошлые дела, их, кстати, не так много, Бирюков Эльдар Васильевич всего полтора года как работает судьей, никак вы не пересекались, хотя служили в одной группировке.

– Вся наша судебная система порочна. Никто не имеет права меня судить. Есть другой суд, Высший.

– Я уважительно отношусь к чужим убеждениям. Но ты тут, братец, не заливай. Ты в Бога веришь? Если веришь, считай меня своим ангелом. У каждого человека их пара. Черный худое подсчитывает, белый – хорошее. Я – твой белый ангел.

– Скажите, зачем я вам? Диссертацию писать? – почти в точку попал Игнатьев.

Гордеев вымученно хохотнул:

– А знаешь, я давно собирался, но все как-то дела, деньги… Чепуха всякая. Даже название придумал: «Лабиринты одиночества».

Игнатьев удивленно посмотрел на адвоката. Ему хотелось, чтобы на месте Гордеева оказался какой-нибудь зануда, тогда было бы легче, тогда он бы озлился, озлившись, замкнулся, все свелось к обычным формальностям, а там суд, и будь что будет. Откровенностей он не хотел.

– Одиночество, оно ведь разное бывает. Например, ОДИНОЧЕСТВО ПРИНЯТИЯ РЕШЕНИЯ. Или возрастное, в связи с переменой места жительства, утратой социально-культурных связей… Бог знает сколько… Но вот первое… Эйзенхауэр. Сколько человек передумал, прежде чем решиться на это в чертов день "Д". Высадка. Сотни тысяч людей на смерть. Советников кругом куча, но решение принимает все-таки один человек. А наш Николай? Ты меня слушаешь? Как он себя там на путях у станции Дно чувствовал. Россию отдать – не грязный носок скинуть… Я к тому, что мы с тобой, конечно, иного масштаба люди, но наши проблемы перед нами в полный рост ничем в наших же глазах не менее значимы… За что ты ларечника полоснул? Не за бутылку же… И опять нестыковочка. Молдаванин. Приехал на заработки. Лотяну Михай. Не вижу общего. Или тебе рыночная экономика не нравится? Ведь решение принять надо. Как?

– Хам он.

– Так просто?

– Просто. Знаете, надоело, что все, начиная от мелкого жэковского пупка и ларечника, до Государства Великого, тебя за гниду и быдло держат. Вот вы про модельные агентства говорили, про Кузнецкий мост… Я тоже раньше мечтал о собственном ателье, но ведь меня раскручивать надо. А чтобы раскрутиться в этом бизнесе, требуется либо задницу свою подставить, либо чужую до мозолей на языке лизать. Как же мне, – он кивнул на бумаги, – медалисту отважному, да чужой зад? Так что считайте – голодное детство, недостаток витаминов и все такое… И давайте не будем…

Гордееву вдруг самому стало муторно на душе. Поехать к Мишке-артисту, что ли? Пива надуться? Он почему-то вдруг вспомнил третий курс юрфака. Они тогда по пятницам прогуливали – банный день. Накануне скидывались, бросали жребий, кому водку брать, кому с утра очередь занимать в первый класс. На люкс не набиралось.

И выпало тогда буряту Леве Ермолаеву двойное счастье: и водку брать, и очередь занимать. Встал Лева в половине шестого утра и поперся к баням. Водка уже запасена была. Занял очередь. Мороз. Мужики тихие стоят, угрюмые. Вынул Лева маленькую, ткнул мужиков спереди и сзади в очереди, предложил. Капнули по чуть-чуть. Короче, когда Юрка, Борис и пара однокурсников к баням подъехали, весь переулок гудел, как развороченная медведем пасека. А Лева всем этим верховодил и, словно заправский грузин, тосты говорил.

Ладно. Зашли в баню, разделись. Обидно стало, что Лева уже того, а они еще ни в одном глазу. Сковырнули бескозырку. А бурят с криком: «Я поймаю первый пар!» – скрылся в парилке. Минут через пятнадцать, когда с одной было покончено, направились в парилку и они. Навстречу Лева пошатываясь. «Первый пар поймал». И хлобысь о мраморный пол. Поймал. Его за руки, за ноги и в бассейн. Насилу откачали, ибо сразу топором на дно пошел.