Книга Почти рукописная жизнь - Евгений Гришковец

Это же девочки… Посмотрите на них! Протрите глаза! Вымойте лица прохладной водой! Опомнитесь и посмотрите! Это девочки, родившиеся и выросшие в этой стране, в которой человек может дойти и не до такой путаницы в слабых мозгах. Что они сделали? Да, они оскорбили многое и многих. Они посягнули на святые для многих вещи… Но для многих и многих наша Русская православная церковь не является чем-то святым. Очень много поводов РПЦ даёт для того, чтобы усомниться в её святости. А Путин, про которого были исполнены мерзкие куплеты, на святость даже не претендует.

Накажите, осудите, не замалчивайте, объясните всем и каждому, насколько плохо и безнравственно поступили девицы. Если им дорог дьявол, отдайте их дьяволу. Но не обрушивайтесь на них всей мощью государства, будьте мудрее, смелее и сильнее.

Накажите обязательно! Безнаказанным такое нельзя оставлять. Но не карайте, не мстите, не возрождайте инквизицию…

Как-то так мне хотелось бы сказать, но слов не хватает…

Про себя же я понимаю только одно: если этих дур и, возможно, блудниц осудят по максимальной строгости закона, если отправят в тюрьму, мне будет ещё труднее жить в стране, которую я люблю.

4 апреля

Вчера прибыл в Москву, а сегодня лечу в Нижний. Плохая погода по-прежнему преследует. Два дня Киров (хотя мне гораздо больше нравится Вятка) был засыпан свежим снегом. Вчера вылетали – в городе была шикарная метель. Прилетели в Москву, здесь после полудня тоже посыпался снег, и был такой ветер, что, казалось, крыши сметёт с домов. Сегодня с утра яркое солнце, ни ветерка, но надо вылетать. Если в Нижнем будет гадкая погода и снег – я готов принять вину на себя.

Летели вчера в Москву той самой авиакомпанией и точно таким же самолётом, какой позавчера разбился возле Тюмени. Я привык летать и люблю самолёты, но вчера было жутковато садиться на этот борт. За целый день глаза привыкли видеть логотип компании, а также обломки и лохмотья самолёта, братом-близнецом которого нам нужно было подняться в воздух. Летели мы на целых сорок минут дольше расписания, в Москве долго не давали посадку из-за сильных порывов бокового ветра. При посадке нас болтало так, что многие явно произносили про себя молитвы…

А вот в Ижевск из Перми и из Ижевска в Киров мы ехали по земле. Причём по земле в буквальном смысле слова: на изрядном участке дороги в Удмуртии асфальт напрочь отсутствовал. Дороги ужасающие. Города завалены горами тающего днём снега, а ночью снова сверху сыпало, и сугробы пополняли утраченное.

В Ижевске я был первый и единственный раз весной 1989 года. Тогда наш театр «Мимоходъ», который состоял из двух человек, пригласили на юморину в Ижевский медицинский институт. Мы согласились на эту поездку, хотя большая часть нашей программы была совсем не юмористическая. Уж очень хотелось поучаствовать в чём-то весёлом, выехать из Кемерово, увидеть других людей. Та поездка сыграла серьёзную роль в моей жизни. Выступили мы хорошо, несмотря на довольно печальную программу, публика, ожидавшая юмора, нас поддержала. Пантомима тогда была в фаворе. Но главное не это. В той юморине в качестве настоящих звёзд участвовал челябинский театр клоунады «Проспект». Мы познакомились, подружились, они очень высоко оценили нашу технику пантомимы и то усердие и бескомпромиссность, с которыми мы у себя в Кемерово осваивали этот сложный и бесперспективный жанр. Ребята из «Проспекта» дали нам нужные телефоны, адреса, а впоследствии и рекомендации, благодаря которым мы попали на несколько больших фестивалей пантомимы, где у нас сначала был большой успех, а потом, с той же программой, полный провал. Тот успех привёл меня к решению всё-таки заниматься всерьёз искусством, не думая о продолжении филологической деятельности… А провал привёл к распаду нашего маленького театра, который подтолкнул меня к созданию собственного театрика… Вот тебе и юморина в Ижевске!

А ещё в Ижевске в этот раз я встретил людей, с которыми был знаком ещё во время службы на флоте. Один из них служил капитан-лейтенантом на атомной подводной лодке, а другой тоже, можно сказать, служил в посёлке Заветы Ильича – в театре Тихоокеанского флота. Был когда-то такой театр, где при военном руководстве работали и совершенно гражданские люди. Оба они любили играть на гитарах и петь бардовские песни как своего, так и не своего сочинения. На этой почве мы и познакомились. Меня иногда привлекали к концертам художественной самодеятельности, и вот на каком-то мероприятии я познакомился с актёром Михаилом, а потом и с капитан-лейтенантом Маратом.

Я очень благодарен этим людям, они давали мне возможность и радость человеческого общения на темы, которые были для меня жизненно необходимыми. С ними можно было говорить о музыке, поэзии, кино. В частности, Михаил когда-то на своём стареньком магнитофоне поставил мне первую запись «ДДТ». Я не знал об этом коллективе и услышал его тогда в первый раз. Ещё они приглашали меня к себе домой… Михаил жил один, у Марата была семья. Дома у Марата можно было хоть ненадолго почувствовать запах настоящего семейного жилья и вкусить домашней еды. У Миши можно было бесконечно слушать музыку, слушать его песни и, например, есть пряники с молоком…

Кто я был для них? Матросик, каких были тысячи в Заветах Ильича и Совгавани. Как-то же они разглядели во мне ту самую жажду и тот самый голод общения и надежды на что-то человеческое… Удивительно, но оба эти человека были из Ижевска, и вот прошло двадцать пять лет, и мы повстречались. Четверть века! Уму непостижимо.

У них хранятся мои смешные рисунки той поры. Миша мне отдал пожелтевшие бумажки с моими юношескими стихами, которые я приносил ему в надежде, что он сможет сделать из этого песни. Мне даже страшно было брать в руки эти бумажки, видеть эти беспомощные наивные строки. Один стишок написан на куске обоев. Откуда у меня взялся этот листок? С бумагой на корабле было сложновато, но обои-то я откуда взял? Не помню. И я не помню, как и когда, а главное – почему и зачем писал эти строки. Поэт я был никудышный… Правда, тогда я этого не понимал. Я понял это, только вернувшись в университет и познакомившись с настоящей большой поэзией. Большинство своих стихов я уничтожил, но, к несчастью, многие из них помню.

У Михаила сохранилась удивительная фотография. Эта фотография сделана в июне 1988 года, через месяц после позвращения домой. Я послал её на Дальний Восток своему старшему приятелю и актёру и даже забыл, что такая фотография была. Четверть века назад я наслаждался тем, что можно не бриться, и моментально отпустил бороду. На голове кепка, на ногах – какие-то нелепые кроссовки. Помню отчётливо, что и кепка и кроссовки были ярко-красные. Обрезанные джинсы были смелой для того времени одеждой, да и вообще я выглядел диковинно. Я гордо стою рядом с «Нивой», которую папа купил, пока я служил. Это был первый автомобиль в нашей семье, я его ласково называл «жабой», потому что он был ярко-зелёного цвета. Этот автомобиль доставил нам много радости и хлопот. Пока не было гаража, мы постоянно боялись, что его угонят, и по ночам регулярно выглядывали в окно… Но радости было намного больше.

Я так рад был увидеть эту фотографию! На ней абсолютно счастливый человек. Первое лето после службы, свобода, надежда, полная голова, полное сердце иллюзий и самых разнообразных надежд. Надежд на страну, на чудесное её будущее – и абсолютная уверенность в собственных силах.